Маук – это чёрная пустота внутри головы. Маук – это не страх, это шум, как бы объяснить… нехватка силы, эмоций, способностей. К примеру, была хорошая умная девушка, но разучилась работать и не может себя сдвинуть; выпрашивает у всех, оправдывает себя чужими обидами, какими-то реформами – попалась на маука. Или безрукие менеджеры: все сплошь маучные, а столько о себе мнят…
Злыдни оборачивались нападкой, и кислый запах одинаковых слов, разъедающий слух, поднимался в высоту. Всякие псевдоконструкции, которые они установили: все готовились к защите, но другие готовились к нападению. Сглаз – и кто-то метался, но сути уже не было в нём. Злыдни усилили сглаз, но символьная краска глубоко маскировала, и их взгляды отваливались уже на поверхности. Злыдни говорили: мы не так уж и глупы. Мы умеем забираться на глубину и впрыскиваем прямо оттуда, впрыскиваем своё зло, и когда оно всплывает, когда зло всплывает, это выглядит как обычные новости, обычные происшествия… Они используют чёрный, мы используем чёрный. Чёрный – это всплывшее зло.
И ещё был маленький комментарий по поводу символьной краски. Надо было, чтобы кто-нибудь пояснил, и Тозэ взял на себя: «После того как злыдни узнали каждого из нас, мы должны были спрятаться, но как мы могли спрятаться в том городе, которым управлял маук, мы должны были попасться, но вскоре одному из нас пришла мысль на ум, она была странной, и без труда можно вычислить автора... Мы решили описать самих себя, как если бы были покрытыми символьной краской. Для чистоты эксперимента мы вызвали болтаря, который распылил символьную краску, после чего нас сложнее стало распознать в выпуклом каузомерном, а в городах мы терялись среди огромного этикеточного».
Это то, как внедрялся план. Они хорошо подготовились: Дариус, ибога, Тозэ, педанты, кишечница и Гюн. Прислонились к силе, которой, казалось, невозможно овладеть. Дошли до мельчайшей единицы себя, показав сверхчувствующих существ, когда каждая клетка оборудована нервом, хотя правда была в том, что «я всегда внешний для самого себя». Они сидели тут в огромном предвкушении реки, река лилась где-то впереди, подступая к ним, и вскоре событие началось.
*******
Был самый разгар, и я вошёл в этот разгар и увидел, что всё гремело, ломило, двигалось – эти люди, они говорили предметами, коробками, столами; это иероглифы быта, освоенные ими сообща. Человек – тоже вещь, но не понятая собой, потерянная вещь, без функции, вещь, которой нужны комментаторы, и поэтому он выставляет себя... Вот как я это увидел: человек с самого начала потерян, но вместо того, чтобы себя отыскать, он находит готовые выемки для людей и сажает себя туда, и вроде бы он на месте, вот он там сидит: идите, посмотрите, я вон там, но всё-таки ненайденность остаётся в нём, и это свербит, это жжётся, пока внутреннее не загрубеет, и теперь грубеет почти у всех.
Когда я бродил по театру памяти, меня тащило по различным событиям, чужие роли, спектакли, овации или возвращение билетов – играйте сами, и некоторые перетаскивали сюда целую жизнь. Они забывали, что эти подмостки несуществующие, и ставили любимую вазу, приносили цветы и вставляли себя в эту обстановку, создавая ощущение реальности. Невидимость их пугала, страшный волшебный плащ надо было сжигать во дворе, пританцовывая пяткой, снимая себя камерой, встроенной в указательный палец, и потом видео сразу через отпечаток летело, липкое для сбора внимания.
Так я гулял по театру памяти, и видел имитации – короткие глухие улыбки. Хороших, порядочных людей сделали непонятными самим себе. Это темнота, это театр, и у кого-то подсвечивает изнутри, но ему: уберите подсвечиватель и не мешайте нам смотреть… Я сам по себе, а вот эта штука, которая ко мне привязалась, – человек-я, она сама по себе, и иногда я достаю её, например, я хожу человеком, говорю человеком, но поступки я совершаю не этой штукой, а всем миром, и весь мир должен за них отвечать… Театр людей и кусков. Те, кто сидит высоко, отрезают плохие куски от реальности и бросают их вниз, отсюда желание встать над чужой головой…
Конечно, я видел разных людей, один из них вбивал себе волосы в голову, как гвозди, туда же вбивал знания – с болью, стараясь перетерпеть, и я думал: почему же он терпит? Есть ли что-то лучше познания? Когда кто-то познаёт мир, мир щебечет птицей – когда кто-то познаёт мир. Мир думает человеком, но теперь это спорное утверждение. Сначала ум перекинули на внешние носители, а потом и саму жизнь перекинули. Сканирование распада ценностей никто не провёл.