– Что-то такое… Как кара…
– Кромесы! –кто-то сорвался. – Кромесы напали!
*******
И оно потекло, как какой-то скоропостижный ад, который они прозевали и продолжали объяснять его, выводить из своих формул – это ад, такая временная история, и дальше – всё как всегда, и никто не умел указать, как это «всегда»… Куда надо смотреть, чтобы это увидеть. Как всё потекло, размазалось, и эти социальные институты и термины, выведенные на прогулку, не вернулись. Искали какое-то «более», натыкались на боль, на балет, но только не на то. Всё падало, давило друг друга, метались люди, не знали, куда себя деть. Вешали на себя какие-то знаки, как будто ехали, но голова оставалась на месте, вываренная в каких-то несущественных днях. Как люди упрощали себя, маленькие топоты наугад пошли, но это чужая дорога, может быть, для гномов, но и люди плетутся. Есть ли у них намерение горы?
…Они стояли в тупике. Какие-то рвы из мелочей, и на той стороне – тишина, быть может, библиотека или случайное будущее, тихое такое, сплошное, как свет, и надо только перейти, но на этой стороне фон, видимая реальность, и это декорации, игра, никто никуда не живёт, все они вымышленные: и Гюн, высматривающий пейзажи в доме у рыбокаменной реки, и странный влюблённый Дариус, прорывший кротовые норы к своей душе, как будто он земля, как будто он твёрдое, и ибога, с изнаночной стороны понимания, ибога – это девочка, оставшаяся в замысле. И только в конце немного оваций. Все они вышли на поклон, и медные страхи уже оставили их. Но кто же будет главный герой?..
Казалось бы, Гюн – это герой, но почему-то он разваливается и слабеет, теряет запасные жизни, несёт дурацкое имя... Гюн приехал и начал высматривать людей, которые были невысмотренными, – так он показал этих людей, и теперь они стоят среди этой мути, чёткие, с просмотренными мешками внутренних вещей… Давай, существо, бегай, тревожься… Видимость человека – это то, что он создал здесь собственными глазами. Какой же он герой? Будущий – вот он какой герой. Такой, которого будут искать через множество лет, но пока он торжественно непонятен.
Может быть, Дариус – настоящий герой? Нет, странные слишком ранимы. Тозэ? Он непонятно описан… Кишечница? Она имитирует фон… А, вот же, знакомое лицо! Это объяснитель – человек, который показывает ясность. Вот он, новый герой! Но почему же он стоит в стороне, а группа людей, которую он привёл, кричит и отбивается от налётов? Всё же не герой, не герой…
…Героя здесь не нашлось, но храбрость искала воплощения, и ибога побежала первая. В её руках подпрыгивал баллон с символьной краской, из которого она собиралась стрелять. Так она побежала, но что-то выбило её, и медленно оседала вниз, как угнетённая; странно было видеть ужас на её красивом лице. И разные пути провидения.
Из обратной стороны тупика что-то злобилось, горело – чёрная ржавчина и краткие смешки: вот и попались, вот и попались, вот и поп, поп... Там злыдни наблюдали со стороны. Кто-то распускал свои руки, и руки цвели, а кто-то собирал эти руки и ставил в вазы для рук, засовывал в карманы для рук, прикладывал к рукоприкладам и кричал: «Руки! Рукава дай! Огонь!»
Дариус рванулся за ней, но вдруг встал. Он застыл в центре тупика – высокий человек в коричневой кофте, кротовые нити потягивались руками дорог, как воля онемела, и теперь он уже не мог отвечать за самого себя. Тозэ уводил его, и изданный клич выходил небольшим тиражом, он крикнул и выпустил нави́нов, маленьких эфемеров, которые превращались в притчи, налетая в духов и людей, и некоторые кромесы схлопнулись, но злыдни что-то нашептали им, и кромесы начали поедать этих навинов, пищали, но трепали их, ели их, так что в итоге защитников не осталось.
А люди, которые пришли на экскурсию, только начинали переполох, но всё ещё не слишком понимали, им то ли бояться, то ли бить; а твари продолжали налетать, как чёрные мысли, и жертвы тихо клонились, как побежденные судьбой. Со многими проблемами можно было справиться жизнью, но тут не удалось. Люди стояли там с сомкнутыми именами, а злыдни ржали, забирая их личности.
Кажется, итог сражения был предрешён, но вдруг какие-то шаги, что-то пришло, как шаги, которые несли на подошвах новые участники сражения, шли, как обращённые изнутри самих себя, внутренний свет вырывался наружу, и все увидели, что это рыбокаменные люди. Высматриватель двигался впереди, и маленький бумажный лампион светился у него в руках; он был как миссионер с бумажными откровениями, Гюн нёс в руках книгу – ту самую, из которой они все родились. Новые воины ловили зеркальными ладонями свет, и многие зайчики выходили из их рук, зайчики нападали на кромесов, и те исчезали, сталкивались между собой и распадались на крошечные возмездия, сыпались на голову злыдням, и злыдни ревели, давили друг друга, бежали по разным сторонам – еле ноги уносили, зверьё.