И так же, как день за ночью, за этим сообщением последовали кружка пива и ужин.
— Не биль ли ви знаком в Детройте мит Гейнрих Штраус? — спросил Швегель.
— Генрих Штраус! Спрашиваете тоже! А то как же! Эх, босс, мне бы столько долларов, сколько раз мы с Гейне дулись в покер по воскресеньям!
Еще кружка пива и второе дымящееся блюдо появились на столе перед дипломатом. А затем Курчавый, который с точностью до миллилитра знал меру ведения игры в «знакомство», уныло выполз на неприветливую улицу.
И тут только он начал в полной мере ощущать все Неудобства этого каменного города, столь типичного для Юго-Запада. Здесь и в помине не было того уличного веселья и оживления, которые доставляли радость самому жалкому бедняку в городах на Севере. Здесь даже в этот далеко еще не поздний час мрачные, обнесенные Каменными оградами дома были заперты, забаррикадировавшись от промозглого вечернего мрака. Улицы были всего лишь расселинами, сквозь которые проплывали серые клочья речного тумана. Проходя по ним, Курчавый слышал смех, звон монет и фишек, доносившиеся из-за плотно зашторенных окон, и звуки музыки, проникавшие сквозь щели в камне и дереве. Но радости эти были эгоистичны. Время развлечений на людях еще не пришло в Сан-Антонио.
Наконец Курчавый свернул за угол еще одной затерянной улочки и наткнулся на шумную ватагу скотоводов из окрестных ферм, веселящихся на вольном воздухе перед старым деревянным зданием отеля. Рослый гуляка из овечьего царства, который только что подбил всех к набегу на пивную стойку, приобщил Курчавого к остальному стаду, точно приблудшую овцу. Короли рогов и шерсти обрадовались ему как новой зоологической разновидности и постарались сохранить его при себе, заспиртовав в растворе шумных приветствий и изъявлений симпатии.
Час спустя Курчавый, шатаясь, вышел из гостиничного бара, отпущенный своими переменчивыми друзьями, чей интерес к нему иссяк так же быстро, как и возник. Он был до отказа заправлен горючим и загружен съестным, так что теперь его заботило одно — кров и постель.
Заморосил холодный техасский дождь — бесконечный, ленивый, неиссякаемый поток воды, из-за которого падало настроение и поднимался пар от нагретых за день камней тротуаров и домов. Это предвещало появление нортера[2], чьи ледяные порывы обычно гасили неяркую весну или ласковую осень, приветствуя и провожая зиму. Курчавый побрел по первой же извилистой улочке, куда привели его непослушные ноги. В дальнем конце ее, на берегу змеевидного ручейка, он заметил в каменной ограде распахнутые ворота. Через открытое пространство он увидел походные фонари и ряд низких деревянных навесов, идущих вдоль трех сторон ограждающей стены. Он вошел внутрь. Под навесами лошади жевали овес. Повсюду стояли фургоны и повозки, упряжь была небрежно брошена на дышла. Курчавый понял, что это заезжий двор, из тех, что торговцы обычно строят для своих окрестных клиентов и друзей. Вокруг не было ни души. Возчики этих фургонов наверняка разбрелись по городу в надежде «поглядеть слона и послушать сову». Им, как видно, до того не терпелось попасть в городские злачные места, где можно и угоститься, и развлечься, что последние из уходящих в спешке оставили большие деревянные ворота раскрытыми настежь.
Курчавый, утоливший голод удава и жажду верблюда, был совершенно неспособен, да и не желал, заниматься анализом. Зигзагом приблизился он к первому фургону, который глаза его различили в полутьме под навесом. Это был двуконный фургон с белым парусиновым верхом. Он был наполовину завален мешками из-под шерсти, связками серых одеял и какими-то ящиками, свертками, узлами. Трезвый глаз сразу расценил бы весь этот груз как поклажу, приготовленную для отправки на какую-нибудь отдаленную гасиенду. Но затуманенному сознанию Курчавого все это представлялось лишь воплощением мягкости, теплоты и защиты от сырого ночного холода. После нескольких неудачных попыток он наконец совладал с законом тяготения и, взобравшись на колесо, нырнул в чудесную теплую постель, какой у него не бывало уже много дней. Затем в нем проснулся инстинкт червя, и он, точно луговая собачка, роющая норку, пробуравил себе укрытие между мешками и одеялами. Спрятавшись в нем от ночного холода, он почувствовал себя уютно, как медведь в берлоге. За трое суток ему приходилось спать лишь урывками, и теперь, когда Морфей[3] почтил наконец его своим присутствием, Курчавый так яро вцепился в этого мифологического старого джентльмена, что было бы удивительно, если бы кому-нибудь другому во всем мире досталась хоть кроха сна в эту ночь.
2
Нортер — техасский северный ветер, дующий с большой силой и вызывающий внезапное резкое падение температуры.