«Старики», предчувствуя, что их все же ведут на «заклание», ревниво наблюдали за новичками. В один голос отмечали, что «из всех молодых Володя оказался… самым добрым по отношению к нам. Он очень уважительно и почтительно ко всем относился…»
Пользуясь положением «особо приближенной особы», Владимир пытался решить проблемы Изиного трудоустройства.
– Борис Иванович, мне бы вместе с женой…
– Я ее возьму.
– Но вы понимаете, так просто ее срывать из Киева нельзя, она там в ведущем репертуаре, – набивал цену Высоцкий.
– Володя, даю слово.
Договорились: по возвращении в Москву главный ее посмотрит. Но при встрече, по рассказам Изы, Равенских егозил, ерничал, цинично острил, махал руками и покрикивал: «А ну, пройдись, а ну, встань так, а ну, встань эдак!» Отпустил неприличную шутку, и она сказала ему, что он хам… Вопрос о ее зачислении перенесли на осень, мол, будет объявлен конкурс, и все устроится.
– Ничего, Изуль, разберемся, – утешал Владимир расстроенную жену.
По возвращении из Прибалтики Высоцкий наведался в «альма матер», следуя неписанным правилам. Несмотря на дипломные спектакли, госэкзамены, суету по поводу трудоустройства, выпускники наведывались в приемную комиссию: посмотреть, «кто пришел за мной»? «Они болели за нас, – рассказывал абитуриент Всеволод Абдулов. – Володя, наверное, видел меня где-нибудь на первой консультации… Он подсел ко мне, пытался чем-нибудь помочь и пристально следил за всем, что я делал…» Впрочем, заметил Высоцкий шустрого паренька еще на Маяковке, где читали стихи…
Осень принесла сплошные огорчения. Равенских продолжал морочить голову, в списке труппы И. Высоцкая по-прежнему не значилась. Вдобавок Владимир получил оскорбительную оплеуху – вместо обещанной главной роли в этих «Хвостиках» ему сунули в руки огромный барабан и отправили маршировать в массовке. Печально, пасмурно, под стать календарю… Акимову он писал: «В Москве ничего нового, погода серая. «Эрмитаж» работает, но нами не посещается, ибо я вечерами работаю…»
Кем, барабанщиком? В том, что «Володя начал сильно пить, в этом в какой-то мере был виноват Борис Равенских, – считала Аннапольская. – Он почувствовал, какой у Володи большой потенциал. И сразу дал ему главную роль. Володя начал репетировать… А тут кто-то сказал, что на эту роль в Свердловске есть хороший комедийный актер Раутбарт… Равенских вызвал его, снял Высоцкого с роли… На премьере он напился. И, проходя по сцене, упал в оркестровую яму. Слава богу, музыканты подняли руки и удержали его. После этого Высоцкий называл Равенских не иначе как «фюрером»…»
От беспощадного гнева «фюрера» Высоцкого хранила Фаина Георгиевна Раневская. Подругам она рассказывала: «Прихожу как-то в театр, на доске объявлений приказ: «За опоздание на репетицию объявить выговор артисту Высоцкому». Прихожу второй раз – новый выговор, в третий – опять выговор. Посмотрев в очередной раз на доску объявлений, воскликнула: «Господи, да кто же это такой, кому объявляют бесконечные выговоры?!» Стоявший рядом юноша повернулся ко мне и сказал: «Это я». Смотрю, стоит передо мной мальчик-малышка. Говорю ему: «Милый мой Володечка, не опаздывай на репетиции, а то тебя обгадят так, что не отмоешься!»
А сама отправилась хлопотать к главному. Хотя и о Равенских, и о тогдашнем «Пушкинском» великая актриса отзывалась, мягко говоря, не лестно: «Это не театр, а дачный сортир. Туда я хожу так, как в молодости шла на аборт, а в старости – рвать зубы».
А вот в своей симпатии к молодому Высоцкому была не одинока. Гримерша Надежда Моисеева с восторгом рассказывала, как он фантазировал, когда гримировался под Бабу-Ягу или Лешего: посмотреть на это зрелище сбегалась чуть ли не вся труппа. «После каждого спек такля мы брали гитару, покупали вино и ехали на городской бульвар или к кому-нибудь домой, – рассказывала она. – У меня дома компании долго засиживаться не удавалось. Мой отец был очень суровый, в десять часов вечера всех выгонял. Ему не нравилось, что артисты шумели, выпивали, а порой и скандалили. В тот период театр был очень пьющий…»
«Для меня Володя, – говорил Иван Тарханов, – это – театральный человек. Это театральная личность. Школа-студия дала ему точное становление, как характерного актера… Это – главное. Это то, что помогло ему уцелеть после школы. Ведь когда он пришел в театр Пушкина, был момент, когда он мог погибнуть… Чего стоило держать его, заставлять приходить в театр. Он же был глубоко ранимым человеком…»
Как нельзя кстати подоспели съемки фильма «Карьера Димы Горина». Еще весной как-то забрели в Школу-студию молодые ребята, выпускники ВГИКа Мирский и Довлатян, подыскивая актеров для своей дебютной картины. Посмотрели чеховское «Предложение», кое-кто из ребят показался им подходящим типажом. Поговорили, обменялись координатами, пообещали пригласить. На том дело и закончилось. Владимир о них даже думать забыл. И тут – неожиданный вызов.