Володе пятерку поставили. У Вильдана уже была пятерка на 2-м курсе, а у Высоцкого за 1-й и 2-й курсы по актерскому мастерству были четверки…»[58].
Эта работа — пусть ранняя, юношеская, но уже остаточно уверенная и яркая — получила довольно высокие профессиональные оценки. Как вспоминал Алексей Якубовский, игравший с Высоцким в его первом спектакле: «Его Порфирий Петрович был человеком, глубоко заинтересованным в своем деле. Он был захвачен процессом выявления истины — понятным, необходимым, но вместе с тем каким-то дьявольским, совершавшимся на уровне какого-то фокуса или магии. То была действительно психологическая битва между Порфирием Петровичем и Раскольниковым… Я думаю, что роль Порфирия Петровича была как бы „предначалом“ Высоцкого. Он запоминался в ней живостью, темпераментом, одаренностью, своим абсолютно личным участием в ситуациях и проблемах персонажей… Высоцкий в этом спектакле предстал перед нами преданным и истинным любителем своей профессии. Он играл так, как только может играть человек, который всецело отдает себя делу…»[59].
Возврат к Достоевскому случится буквально перед самой смертью, когда в 1979 году Любимов решится ставить «Преступление и наказание». Сценическую адаптацию произведения делает знаменитый журналист и писатель Юрий Карякин. Гениальный Боровский придумал великолепную сценографию — в черном пространстве сцены словно в пустоте висели старые двери, которые то открывались, то закрывались, и из-за них выходили в пространство спектакля герои Достоевского.
Высоцкому была предложена роль Свидригайлова — не главная, но важная и фактически центральная. Да и само карякинское решение сюжета знаменитого романа было весьма неоднозначным. Как писал об этом Вл. Новиков: «…Свидригайлов тут явно выходит на первый план, возвышаясь над Раскольниковым, который будет беспощадно развенчан. Не за что жалеть человека, который своим поступком стер границу между добром и злом, заранее оправдал все жестокости двадцатого века. Этот студентик, по мысли Карякина, — будущий Владимир Ильич, недаром тот потом Достоевского так невзлюбил и обозвал „архискверным“. В общем, работа интересная предстоит, может получиться на уровне Лопахина (которого Высоцкий уже сыграл в постановке А. Эфроса — Прим. авт.), а то и выше…»[60].
Любимов в «Преступлении и наказании» делает для Высоцкого-Свидригайлова двойной ход — с одной стороны, подбрасывая зрителям «знакомую кость»: он дает Свидригайлову в руки гитару, и тот поет романс Высоцкого «Она была чиста, как снег зимой…», но с другой — наделяет его несвойственной Высоцкому статичностью. Как вспоминал Вениамин Смехов: «Свидригайлову — враждебно-чуждому для Раскольникова — надлежало отличаться от всех персонажей малой подвижностью и барской устойчивостью в «кадре» сцены. Любимову и Боровскому нравился здесь Володя «крупным планом»…»[61].
После динамичного, быстрого, мощного, энергетически «заряженного» Гамлета — медлительный, даже «тяжелый» Свидригайлов, возникавший на фоне светлой деревянной двери сидящим в кресле, при этом костюм добавлял Высоцкому мощи — на нем был длинный темно-зеленый халат, настоящее «барское одеяние». Лишив Высоцкого возможности двигаться, Любимов поступил невероятно хитро (слава Богу, у нас осталась коротенькая видеосъемка японского телевидения, запечатлевшая Высоцкого в его последней театральной роли) — он заставил артиста играть эту роль, используя самый сильный его инструмент: голос. Свидригайлов не двигался, Свидригайлов только перебирал струны гитары, мурлыкал романс — и говорил, говорил, говорил… Это был невероятно мощный поворот: для Высоцкого голос был главным средством воздействия на зрителя, и здесь Любимов так построил роль Свидригайлова, что фактически отсек Высоцкому любые другие средства влияния.
У нас есть одно — но очень важное — воспоминание об этой роли: критическая заметка Р. Кречетовой, которая невероятно точно поняла режиссерский замысел и оценила мастерство Высоцкого, достигнутое им в этой роли: «В Свидригайлове Высоцкого была какая-то мрачная и властная тайна, необъясненная смесь разного: циничная погруженность во тьму — и надежда на возможно существующий свет. Понимание собственной завершенности — и непреодолимая жажда изменений. Он говорил со своей испуганной, но сопротивляющейся жертвой просто и странно. Интонации то вскипали, то коварно ползли, он откровенно лицедействовал, измываясь и над собой, и над нею. Все слова его казались мучительно искренними, но в то же время не гарантировали ничего.
61
Цит. по: Смехов В. Здравствуй, однако… Воспоминания о Владимире Высоцком. М., 2018. С. 108.