И самым поразительным в этом образе было всеразрушающее одиночество, безвозвратный уход в себя перед тем, окончательным уходом…»[62].
Сам Высоцкий понимал этот образ тоже весьма глубоко — 10 февраля 1979 года, в день генеральной репетиции «Преступления и наказания», Высоцкий выступал в Дубне и на концерте так охарактеризовал свою роль: «Я играю такого человека, который уже „оттуда“, потустороннего такого господина Свидригайлова в этом спектакле. У меня настроения все сейчас потусторонние»[63].
Самоубийство Свидригайлова было решено Любимовым просто и страшно: он просто спускался в люк сцены, спускался в сочащийся светом прямоугольник, уходил одновременно вниз и в свет. И при этом — накануне повторял текст о «поездке в Америку», проводя метафорическую параллель между уходом на тот свет и в «Новый свет», что для Высоцкого, конечно, было тоже важно с точки зрения постижения смысла возможной эмиграции — ведь вопрос о том, можно ли действительно уехать в Америку и попытаться начать там карьеру, стоял особенно остро. Он даже записал пленку с видеопробой для Уоррена Битти, который был поражен его актерской мощью — и был готов его снимать.
Как вспоминает друг Высоцкого, художник Михаил Шемякин: «Он очень хотел жить на Западе. И он понимал, что в театре он начинал задыхаться. Он мне прямо говорил: „Мне тяжело находиться и работать на Таганке“. С Любимовым у него были довольно сложные отношения, хотя Любимов — замечательнейший человек, он ему столько прощал, сколько никому другому никогда не простил. Юрий Петрович был чудом, и Высоцкий это понимал, и понимал, что все время его подводит — своими запоями. А отказаться от этого он не мог: ему было сложно жить. Он говорил: „Я не могу жить без России, а, с другой стороны, я не могу жить без вот этого мира, к которому я приобщился. И я бы хотел там работать — но что я могу сделать без языка?“».
И в этом тоже была определенная актерская развилка — если ехать в Голливуд, то Битти, конечно, поможет, снимет, даст роль, которую можно вытащить на одной актерской органике, — но тогда, например, переозвученный, Высоцкий лишится своей главной силы — языковой, голосовой. А без голоса и языка — он понимает, что потеряет 90 процентов своей мощи (и роль Свидригайлова это демонстрирует в полной мере — поскольку строится, как мы уже говорили, исключительно на аудиальном, голосовом восприятии). И еще — ну, Битти снимет Высоцкого один, другой раз — но где найти других режиссеров, которые согласятся работать с мощным, но безъязыким актером?
Кстати, Свидригайлов однажды уже стал метафорой эмигранта, дошедшего до роковой черты, — в 1982 году известное американское издательство «Рэндом-Хауз» выпускало скандальный роман Эдуарда Лимонова «Это я, Эдичка» (который к тому моменту уже вышел во Франции, Германии и Голландии). И на обложку нужно было поместить отзыв кого-то из известных русских писателей — о чем издатель Эролл Макдональд попросил Лимонова. Тот предложил кандидатуру Бродского, с которым они в тот момент общались. Макдональд позвонил Бродскому, и тот прямо по телефону взялся продиктовать отзыв: «Герой Лимонова — тип и героя, и автора — знаком нам по классической литературе. Это Свидригайлов». Макдональд был несколько шокирован таким отзывом, на обложку его не поставил, рассказал об этом Лимонову — и тот на Бродского невероятно обиделся и прекратил с ним всяческое общение. А зря: Бродский как никто другой точно раскусил образ Свидригайлова, вместо самоубийства уехавшего-таки в Америку — и там все равно погибшего, пусть не физически, так морально. И книга Лимонова, отражающая нравственный, физиологический и духовный распад героя, написанная автором в минуту откровенного отчаяния (стихи и прозу не публиковали, нужно было пробиваться наверх с неким мета-текстом, и скандальный «Эдичка», конечно, стал таковым), — это как раз не что иное как метафора выжившего Свидригайлова, выжегшая неизгладимое клеймо на самой биографии автора (и по сей день любой журналист, не сильно обремененный интеллектом, выспрашивает у Лимонова, насколько автобиографичен этот его роман, не понимая, что знака равенства между художественным произведением и реальной биографией автора не следует ставить ни в коем случае). Но то, что выживший Свидригайлов — это человек безысходности, человек дна, и неизвестно, что хуже — жизнь на дне или смерть в результате самоубийства, — это определенно и очевидно.