— Каждый день революция заново судит, — отчеканил Сергей, подбодрённый вот этой растерянной, как будто и просительной улыбкой, казавшейся столь не присущей Леденеву.
— Ах вот как. А у кого бы эти самые бойцы вчера в метель на вал пошли?
— Так что, и все позволено?
— А ты мне запрети, — посмотрел на него Леденев, даже не презирая. — Прикажи, арестуй, зоб мне вырви, как Извеков хотел. И бери мои орды, за Дон их веди. Ну вот и выходит: каждый нынче у нас позволяет себе ровно столько, сколько вынести может. Власть ведь, брат, никому не дается — берут ее. А не можешь ты взять — по себе и не меряй.
— Так за что ж ты воюешь — ты, ты, Леденев?
— Да кубыть, и понятно, за что я воюю, коли уже воюю. Однако ж правда человек не лозунг — свобода, равенство и прочие права. Хоть кого поскреби — каждый эту свободу на свой лад понимает. Советская власть нам что посулила? Что каждого из нас услышит и учтет, кто раньше был ничем. Ну вот и послушай меня, а то ведь без меня и революции-то никакой не выйдет, тоже как и без каждого. А про Извекова забудь — пропащий он. Мы-то за будущую жизнь воюем, а он за прежнее свое хорошее житье, которое мы без возврата прикончили. Так что либо не жить ему вовсе, либо уж на чужбине, без родины.
— Вы совершили преступление, — упрямо сказал Северин, сам не чуя весомости собственных слов.
— Ну так донеси на меня куда следует. Тем, кто тебя ко мне прислал. Признаться, парень, не ждал я такого, как ты. В обиду не прими, но уж больно ты молод. За какие ж такие заслуги на корпус поставлен, да еще к самому Леденеву? Ты людей убивал?
— Вчера рубанул одного, — сказал Северин, озлобляясь. — Не знаю — может, и до смерти.
— А я уж было думал: ты в губчека какой служил. Там-то и отличался — людей на распыл пускал. Вон у тебя на контру нюх какой… Ты себя береги.
— Это как понимать?
— А так, что тебя, могет быть, лишь затем ко мне и прислали, чтобы в первом же бою прибрать. Вот приберут и спросят с меня тут же: куда это ты, деспот, комиссара подевал?
— Вы это всерьез? — не поверил Сергей, как в то, что собственный отец точит нож на него.
— Ростепелью пахнет, — сказал Леденев как безумный, перескакивающий с одного на другое. — Не удержит коней лед в Дону. Не пришлось бы до весны топтаться на этом берегу. А люди-то, вишь, перемаялись — и как же их, таких, вести? Вразнос пошел корпус, дорвался до водки и баб. Давай, комиссар, помогай своим воспитательным словом, а то ведь заспимся — и корпуса уже не соберем. Да Мерфельда найти — пропал куда-то.
«А ведь и вправду я предубежден против него, — раздумывал Сергей, пробираясь меж спящих. — Заведомо настроен: Леденев — скрытный враг, пока что сам себя не понимающий… Да если б меня в Москве не настроили, давно б уже собачьими глазами на него смотрел, как Мишка Жегаленок. Разве мог бы судить беспристрастно? Ну а что же я вижу? В сутки город забрал. Сто орудий, шесть танков. Кто еще бы мог так? Да, он любит власть, да и не любит, нет, а состоит из власти. Да, своеволен, дик и не отсек былых своих привязанностей. Но чего еще ждать от вчерашнего царского вахмистра? Свобода и власть в руках столетнего холопа — это штука не из легких. Вот так же и шахтера достань из-под земли — так он и ослепнет от солнца, ощупкой пойдет. Колодки с каторжника сбей — на четвереньках, зверем ползать будет. Когда еще научится ходить по-человечески. И у кого из нашего народа не разбитые ноги. Ведь пороли его — до сей поры спина горит. Унижение-то и загнало его в революцию. Ничем не ограниченная, не взнузданная воля. И надо загнать пар в котел. Забрать стихию в топку, в машину высшей цели, как электричество в стальные провода. Иначе же он сам себя сожжет…»
Сергей насквозь прошел кирпичную казарму и с наслаждением вдохнул сырой и пресный воздух. Ему и самому хотелось в город — увидеть Зою, милосердную сестру, и словно убедиться, что та не приснилась ему, и вправду на него обрушилась, внимая ожиданию одинокой души.
Спали под навесом, в телегах. Поозиравшись, Северин увидел серую фигуру и узнал в ней Монахова: тот двигался меж спящих неестественно беззвучно, не знающим успокоения и устали пришельцем из другого мира, обреченным скитаться в бескрайней степи — меж людей, у которых есть будущее. Вот он склонился над подводой, коснулся чьего-то плеча, и с подводы поднялся высокий, широкоплечий человек в защитном полушубке, нахлобучил папаху и будто под конвоем двинулся к конюшне.
Сергея взяло любопытство: прижимаясь к стене и скрываясь в тени, по краешку он пересек пустынный плац и, как в детских разбойничьих играх, подкрался к пустому станку.