— Да, да, говорил, — холодно ответила Дженис за Сэла.
— Так вот. Чарли, — продолжал Гарри Чан. — Я могу связаться по радио с каким-нибудь судном, идущим в Кабо, и оно вас захватит с собой. На худой конец могу и сам вас туда доставить. Хотя это связано с большими неудобствами, не говоря уже о том, что мы выбьемся из графика. Но если вы желаете, я...
— Видите ли, мистер Чан...
— Гарри!
— Видите ли, Гарри, я, в сущности, бродяга, скиталец. Все, что у меня было, пусть не очень ценное, ушло на дно вместе с лодкой. И если вы не возражаете...
Чан выжидающе смотрел на него.
— ...я охотно поплыву с вами на Гавайи.
Гарри Чан откинулся в кресле и некоторое время оценивающе разглядывал Сэла.
— Если, конечно, у вас найдется для меня место, — поспешно добавил Сэл.
Гарри Чан подался всем корпусом вперед, уперев локти в колени:
— И никто в Мексике не ждет вас?
— Нет, сэр.
— И в Штатах тоже? У вас нет семьи?
Чарли грустно покачал головой:
— Была. Но теперь никого не осталось в живых.
Гарри еще минуту разглядывал Сэла, потом снова хлопнул себя по бедрам.
— Только, Чарли, мой мальчик, учтите, даром на «Джейн Квин» никто не плавает. Надо честно отрабатывать свой хлеб. Что вы умеете?
Мэнни как раз обрабатывал последнюю рану на ноге, и Сэл, поморщась от острой боли, ответил:
— Умею немного готовить.
— Нет, — покачал головой Гарри Чан, — на кухне работают тайваньцы, а они не потерпят чужака. Но ведь вы, как я понимаю, моряк?
Сэл укоризненно взглянул на Чана:
— Моряк-неудачник.
Гарри удивленно посмотрел на него, потом весело рассмеялся:
— Да, да! Что верно, то верно!
Сэл помолчал секунду и наконец выложил свой козырь:
— Вообще-то, сэр, по профессии я пианист.
— Пианист? — воскликнула Дженис, невольно шагнув вперед.
Не глядя на нее, все надо было разыграть очень тонко. Сэл продолжал:
— Всю жизнь этим занимался и наконец решил сделать небольшой перерыв, побродить по свету. — И он одарил Гарри улыбкой. — Так, может, пришла пора снова перебирать клавиши?
— Скажи после этого, Гарри, что я не экстрасенс? — воскликнула Дженис и обратилась к Сэлу: — Хотите верьте, хотите нет, Чарли, но перед тем, как отправиться в плавание, я собрала свои ноты, записи особо популярных песен, словом, все, все, все, что сохранилось со времен моей актерской деятельности. — Она торжествующе улыбнулась. — Было у меня какое-то предчувствие. Ну разве я не экстрасенс?
— Но... но ведь на яхте нет пианино, — заметил Гарри.
— Купим в Гонолулу. Маленький электронный инструмент. — Она улыбнулась Сэлу. — Уверена, вы с ним великолепно справитесь.
Сэл все еще не решался на нее взглянуть.
— Да, да, — поспешно заметил Гарри Чан, готовый на все, лишь бы порадовать жену, которую считал совершенством. — Ты снова будешь петь и танцевать. Это так приятно. Дженис невероятно талантлива, — обратился он к Сэлу. — Не выйди она замуж, непременно стала бы звездой.
— Вот уж непременно, — иронично заметила Дженис, хотя глаза ее светились радостью. — Впрочем, я хорошо чувствую ритм. По крайней мере, так сказал мне дирижер оркестра в «Сандз».
Мэнни закончил наконец свои манипуляции с ногами Сэла, сложил инструменты и собрался уходить.
— Послушайте, — сказал Гарри Чан, — мы обсудим все через несколько дней. Вам надо отоспаться и прийти в себя. Нельзя забывать, через какие вам пришлось пройти испытания. — Он осторожно коснулся руки никарагуанца: — Мэнни, проводи в каюту нашего...
Дженис чуть слышно кашлянула, и, не глядя на нее, Сэл понял, что она выразительно смотрит на Гарри и что с этого момента его статус на яхте изменится: из членов команды он будет переведен в разряд пассажиров.
— Яхта обошлась мне в полтора миллиона, — рассказывал Гарри Чан Сэлу, когда они спускались вниз по длинному, обшитому деревом коридору. Мэнни одной рукой поддерживал Сэла за талию, а другой — за руку, лежавшую у него на плече. — Сто сорок два фута по периметру, запас хода — три тысячи пятьсот миль. Команда из восьми человек. Есть еще двенадцать спальных мест. — Гарри остановился у одной из полированных дубовых дверей, — А теперь еще организуем и собственное шоу. — Он крякнул от удовольствия и распахнул дверь. — Прошу. Это самая большая каюта, если не считать нашу с Дженис. Пока на яхте просторно, но после Гавайев начнется настоящее столпотворение. — Он произнес это не без удовольствия. — У нас уйма друзей в Гонолулу.
Никарагуанец помог Сэлу перешагнуть порог каюты, подвел к кровати и усадил. Сэл почувствовал невероятную усталость и головокружение.
— Послушайте, Чарли, — Гарри Чан ласково коснулся плеча Сэла, — прежде всего надо как следует отоспаться, сынок. Просто... просто отоспаться.
После того как Гарри Чан и никарагуанец ушли, Сэл еще некоторое время сидел, любуясь убранством каюты. «Какой же это безумный и страшный мир». С этой мыслью он заковылял к окну, огромному, квадратной формы, с металлическими рейками и шпингалетами. Настоящему окну, а не иллюминатору, какие бывают на морских судах. Он смотрел на спокойные воды Тихого океана и вспоминал, что ему довелось пережить накануне, когда он метался под водой, стараясь уйти подальше от берега, где пули, вздымая фонтаны брызг, решетили воду, подобно маленьким торпедам. Соленая вода попадала через нос в горло всякий раз, когда он выныривал, чтобы набрать в легкие воздуха, совсем как в детстве на озерах вблизи Нью-Орлеана, где он рыбачил вместе с отцом. Удочка плясала в руке подвыпившего отца, то и дело цепляясь за какую-нибудь корягу, и чтобы отцепить ее, приходилось нырять. Сэлу казалось, что он все еще слышит яростный лай тюленей. Его соседство было им явно не по нраву. Волны захлестывали его, когда он, раздирая до крови руки и ноги, карабкался по скалам, покрытым зловонным пометом, чтобы укрыться в конце крошечного островка от тех, кто остался на берегу и палил из автоматических пистолетов.
От Сэла не ускользнуло, что его забинтованные, сжимавшие край одеяла руки сильно дрожат.
В ту страшную ночь волны обрушивались на островок, грозя унести Сэла в открытое море. В конце концов его замерзшие, онемевшие от напряжения руки, цеплявшиеся за скалу, разжались, и его смыло волной.
Казалось, он барахтался в воде целую вечность, а когда начал выбиваться из сил и успокоение на дне океана стало желанным, в этот самый момент из предрассветной мглы прямо на него выплыл белый корпус «Джейн Квин», и стоявший у руля маленький китаец бросил ему спасательный круг.
Сэл вернулся к кровати, сел на край. Очень хотелось выпить и закурить, но как это сделать? Он плохо соображал и ничего не мог придумать.
«Китаеза был прав. Я хоть и маленький, но очень выносливый». Сэл теперь знал, что не так-то легко его убить. Совсем даже наоборот.
Если увидишь, что я иду, -
Отойди лучше прочь.
Многие не отошли,
И многие погибли.
И еще он знал, что хочет жить. Он больше не мечтал о славе, он переболел ею. Его профессиональное "я", стремление к богатству, известности, почитание — все это сущая глупость, мальчишество, что-то вроде вечной любви к одной-единственной женщине. Он принял за такую любовь безумную страсть, не оплодотворенную истинным чувством, и сейчас не осталось в его душе ничего, кроме решимости жить, существовать, выжить.
С этими мыслями Сэл осторожно, чтобы не разбередить раны, лег в постель и поплотнее закутался в одеяло, потому что по-прежнему оставался голым. Он даже не вспомнил о полумиллионе долларов, зарытых под домом мексиканки, а если и мечтал о чем-то, так только о немецком «люгере», о том, чтобы снова ощутить в руке его тяжесть. Это придало бы ему уверенности. Оружие ему просто необходимо.
Он вздохнул и закрыл глаза. Сквозь сомкнутые веки утро казалось серым, безрадостным. Дверь тихонько отворилась, и, даже не открывая глаз, Сэл догадался, кто вошел.