Магазинчик, разместившийся в бывшем гараже, представлял собой длинную, темную, прохладную комнату с выщербленным грязным полом. Прибитое гвоздями одеяло отделяло от остального помещения закуток, где стояли кушетка и маленькая конторка. На крючках висели кожи и шкуры. Склонившись над заляпанным, заваленным заготовками столом, угловатый седовласый португалец подбивал каблуки. У его ног терся ленивый рыжий кот. Джованни завел разговор со старым португальцем и удивился: тот знал довольно много итальянских слов. Они проговорили два часа, используя смесь итальянского, португальского и испанского, но в основном с помощью жестов и сердец, и по истечении второго часа Джованни приобрел у португальца не только новую пару обуви, но и его магазин. Он нанял старика на несколько месяцев, чтобы тот обучил его бразильским словам, необходимым в их профессии: кожа, лайка, ботинки, ремни, — познакомил с дубильщиками, скорняками, скотоводами и пастухами, которые приходили в Рио из глубинки, с мастерами, делавшими пряжки и кнопки, торговцами гвоздями, шурупами, лаками, красками, молотками и ножами.
После заключения сделки Джованни оперся о только что купленную палку, придав устойчивое положение своему изуродованному телу, и обменялся со старым неулыбчивым португальцем торжественным рукопожатием. Выходя, он заметил в нише яркого красно-зеленого попугая, точь-в-точь такого, как видел на улице. Португалец сказал, что купил птицу у траппера с Амазонки, имеете со шкурками ящериц, и что попугай, как и кот, принадлежат магазину. Именно магазину, заявил старый португалец, а не кому-то еще.
Джованни Джемелли указал палкой на попугая, и тот, взмахнув крыльями, с хриплым гортанным криком уселся на набалдашник. Птица была большой и тяжелой, и Джованни приходилось держать палку обеими руками.
— Думаю, я полюблю Рио, — смеясь, бросил через плечо Джованни. Уже через месяц он вполне освоился в новом магазине.
Языки давались ему легко, а португальский был не таким сложным, как немецкий и английский, которые он выучил во время войны, тем более что очень напоминали, как писалось Джованни, по-итальянски и испански. Ремесленников и торговцев кожами, с которыми его познакомил старик, он очаровал в высшей степени почтительным обращением, принятым в «Доме Джемелли». К концу четвертой недели португалец упаковал новый кожаный саквояж и сказал Джемелли «до свиданья». Он отбыл на побережье северного штата Байя, где собирался купить маленький домик недалеко от моря и взять в экономки молодую негритянку, которая готовила бы ему еду и помогала коротать ночи. До конца своих дней он рассчитывал жить на ежемесячное пособие, которое Джованни обязался ему выплачивать — это была вторая, половина их сделки. Они пожали друг другу руки, и старик исчез в толпе. Джованни вернулся в магазин и сел за рабочий стол. У его ног лежал, свернувшись калачиком, рыжий кот.
Попугай чистил перышки. Джованни раскурил кубинскую сигару и, прежде чем приняться за работу, с удовольствием оглядел свой магазинчик.
В том, что на новом месте он преуспеет, Джованни никогда не сомневался. Он молод — нет еще и тридцати, и здоров, хотя калека. В руках у него прекрасное ремесло, он мастер высокого класса и одновременно и продавец, и бухгалтер. У него неплохой капиталец, неиссякаемый запас энергии, нет пороков, только одна-единственная забота — о больном отце.
К концу первого года у Джованни было два работника, они помогали ему выполнять заказы для все увеличивавшегося числа клиентов. К исходу следующего года он перебрался в новое помещение Авенида Рио Бранко. И тогда Бруно Серио продал свою лавчонку и нанялся к свояку. Прошло еще пять лет. Имя Джемелли де Жанейро и его отличительный знак — сидящий на набалдашнике попугай стали известными по всей Бразилии, символизируя высокое качество ботинок, сапог, пальто и пиджаков. У Джованни появился новый магазин в Ипанеме, три магазина в районе Сан-Паулу и четыре на побережье. В нынешнем 1953 году Джемелли купил два строения в пригороде Гавиа — одно для семьи Серио, другое для себя с отцом. Хотя в его новом доме было семь спален и целая орава слуг, Джованни с отцом все еще спали вместе, их кровати разделяло расстояние не более фута.
В 1957-м Джемелли де Жанейро открыл несколько магазинов в Монтевидео и Буэнос-Айресе, получив таким образом мировое признание. В 1960-м он начал экспортировать роскошную модную обувь «Джемелли» в Нью-Йорк, Лондон, Милан, Рим, Афины и Торонто. В 1962-м Джемелли расширил свои рынки сбыта, включив в них Елисейские поля в Париже, Беверли-Хиллз на Родео-Драйв — в квартале южнее Гуччи, основного соперника Джованни.
В 1965-м Джованни открыл магазин в Неаполе, в том самом месте, где находился когда-то разрушенный до основания «Дом Джемелли» — дань сентиментальности. У него тряслись руки, когда на открытии он разрезал ленточку. Жизнь завершила свой круг.
С 1971 года в теле восьмидесятидвухлетнего Джемелли стали происходить необратимые изменения, как во время войны в его мозгу. Начались сердечные перебои, внутренние органы, как и мышцы, почти атрофировались. Организм разрушался буквально на глазах. Джованни все вечера проводил дома, а по утрам, склонившись над отцом, с отвращением думал о том, что надо идти в штаб-квартиру своей корпорации, недавно выстроенное во Фламенго здание. Однажды, придя туда, он скомкал бумаги и бросился домой, чтобы шепнуть несколько подбадривающих слов глухому старику-развалине. Не прошло и года, как силы окончательно покинули отца, он не мог встать с кровати, не мог держать ложку, никого не узнавал, ходил под себя. Джованни изгнал из спальни всех слуг и сам день и ночь ухаживал за отцом. Менял простыни, губкой протирал тело больного. Вливал бульон в его дряблый рот, вытирал слюну с губ. Он подолгу сидел возле старика, читая ему вслух газеты и журналы на итальянском, случалось, и детские книги, те, что читал когда-то отец ему, жалкому перепуганному мальчишке в гипсовом корсете. Как-то Джованни поставил в комнате отца телевизор и вдохновенно комментировал футбольный матч, как если бы старик был только слепым, а не дряхлым, лишенным способности что-либо воспринимать существом.
По ночам старика мучили кошмары: ему казалось, что сейчас с потолка спустятся коммунисты и американцы, чтобы убить его, и он громко звал на помощь своих погибших сыновей. Джованни обнимал старика, успокаивал. Бывало, что они вместе плакали.
Торжественные похороны Джемелли стали настоящим политическим событием. Военные, бизнесмены, художники, политические деятели съехались со всей Бразилии, чтобы отдать последний долг усопшему, с которым при жизни даже не были знакомы. Присутствовали на похоронах мэры Рио и Сан-Паулу, послы Франции, Италии, Америки. Президент Варгас прислал своего представителя. Черные седаны вытянулись в ряд на весь квартал. И все ради человека, который более двух десятков лет не покидал своей спальни.
После старого Джемелли в жизни Джованни образовалась пустота, грозящая его поглотить. Почти сорок лет с того дня, как юный Джованни свалился с оливы, они были с отцом неразлучны. Джованни чувствовал себя вдовцом, потерявшим жену, с которой прожил многие годы. Он лишился сна. В спальне, где больше не слышалось стонов старика, по ночам было непривычно тихо. Джованни босиком ковылял по темному пустому дому, а за ним хвостом тянулся густой сигаретный дым. В одной ночной рубашке он подолгу простаивал у каждого окна, глядя на пустынную, купающуюся в лунном свете улицу, словно художник-импрессионист, наблюдающий с разных точек за изменением красок над прудом. Слуги сначала пугались его ночных блужданий, но вскоре, заслышав наверху шаги калеки, стали улыбаться про себя и покачивать головами.
Ни работа, ни корпорация его больше не интересовали. Он передал все дела Бруно Серио и его сыновьям — теперь им было под сорок, и целыми днями странствовал по улицам Рио — в автобусах, такси, пешком. Он уходил из дому поздно утром, в белом льняном костюме, и бродил по оживленным улицам центральной части города, добираясь автобусами до Копаган-Бич и Ипанемы.