– Что за высказывание?
– Это ответ кому-то, кто спросил его незадолго до смерти, чему его научила жизнь.
Брунетти знал, чего от него ждут. Он выполнил это.
– Что же он ответил?
– «Быть добрым, и еще раз добрым, и еще раз добрым», – сказала она по-английски.
Брунетти не смог преодолеть искушения.
– С запятыми или без?
Она метнула на него угрюмый взгляд. Очевидно, неподходящий день для шуток, особенно о Мастере. Пытаясь выползти из-под тяжести этого взгляда, он сказал:
– Довольно странная цитата для начала литературного семинара.
Она взвесила, считать ли его замечание относительно запятых еще актуальным или уже пора перейти к следующему. К счастью, если учесть, что он хотел сегодня поужинать, она склонилась к последнему.
– Мы переходим завтра к Уитмену и Дикинсон, и я надеюсь, что это поможет мне утихомирить кое-кого из самых несносных студентов.
– IIpiccolomarchesino?[20] – спросил он, имея в виду Витторио, наследника маркиза Франческо Брусколи. Витторио, кажется, выставили из университетов Болоньи, Падуи и Феррары, и полгода назад он осел в CaFoscari, пытаясь получить степень по английской филологии, не потому, что питал интерес или любовь к литературе – да и ко всему, что имело общность с письменным словом, – но просто потому, что вырастившие его английские няньки научили его беглому владению этим языком.
– Этакий юный свинтус с грязными мыслями, – сказала Паола с горячностью. – Испорченный до мозга костей.
– Что он еще наделал?
– Ой, Гвидо, дело не в том, что он делает, а в том, что он говорит и как он это говорит. Коммунисты, аборты, геи. Стоит выплыть любой из этих тем, и он их тут же покрывает своей слизью, говорит, что великолепно, что в Европе рухнул коммунизм, что аборты – грех против Бога, а геи… – она повела рукой в сторону окна, как будто искала понимания у крыш. – Господи, он думает, что их всех надо выловить и сунуть в концентрационные лагеря, а всех зараженных СПИДом уничтожить. Бывает, что хочется ему врезать, – сказала она, снова взмахнув рукой, но, однако, без прежней воодушевленности.
– Как только подобные темы всплывают на литературных семинарах, Паола?
– Это случается редко, – признала она. – Но я слышала о его выходках и от других преподавателей. – Она повернулась к Брунетти и спросила: – Ты ведь его не знаешь?
– Нет, зато знаю его отца.
– И каков он?
– В изрядной степени такой же. Очаровательный, богатый, красивый. И абсолютно порочный.
– Вот это в нем и опасно. Он красив и очень богат, и многие студенты готовы убить, лишь бы их увидели с маркизом, пусть и таким говнюком. Так что они подражают ему и повторяют его суждения.
– А почему сейчас ты так из-за него беспокоишься?
– Потому что завтра я перехожу к Уитмену и Дикинсон, говорю тебе.
Брунетти знал, что это поэты; первого читал – не понравилось, Дикинсон счел трудной, но, когда въехал, изумительной. Он покачал головой, требуя пояснений.
– Уитмен был гомосексуален, и Дикинсон, возможно, тоже.
– А это маркизик считает неподобающим?
– Чтобы не сказать больше, – ответила Паола. – Вот поэтому я и хотела начать с такой цитаты.
– Думаешь, это что-нибудь изменит?
– Нет, вероятно, нет, – согласилась она, сев на стул и начав приводить в порядок стол.
Брунетти сидел в кресле у стены, вытянув перед собой ноги. Паола продолжала закрывать книги и складывать журналы в аккуратные стопки.
– Я хлебнул того же сегодня, – сказал он. Она прекратила уборку и посмотрела на него.
– Ты о чем?
– Кое-кто не любит гомосексуалов, – он помолчал и добавил: – Патта.
Паола на миг закрыла глаза, потом спросила:
– К чему бы это?
– Помнишь Бретт Линч?
– Американку? Которая в Китае?
– Да – первое, нет – второе. Она вернулась. Я сегодня видел ее в больнице.
– В чем дело? – спросила Паола с настоящим участием, ее руки вдруг замерли на книгах.
– Кто-то избил ее. Ну, два мужика на самом деле. Они явились к ней в квартиру в воскресенье, сказали, что по делу, а когда она их впустила, стали ее бить.
– Насколько серьезно она пострадала?
– Не настолько, насколько могла, слава богу.
– Что это значит, Гвидо?
– У нее трещина в челюсти, несколько сломанных ребер и глубоких царапин.
– Если ты думаешь, что это не так плохо, то страшно представить, что могло быть, – сказала Паола, потом спросила: – Кто это сделал? Почему?
– Может, это имеет отношение к музею, но может быть связано с тем, что мои американские коллеги упорно называют «стилем жизни».
– Ты имеешь в виду ее лесбийскую связь?
– Да.
– Но это безумие.
– Согласен. Однако, что есть, то есть.
– Неужели и здесь начинается? – Очевидно, вопрос был риторический. – Я думала, такое случается только в Америке.
– Прогресс, моя дорогая.
– Но почему ты считаешь, что причина может быть в этом?
– Она сказала, что те люди знали про нее и синьору Петрелли.
Паола никогда не могла удержаться от внесения поправки.
– Перед тем как она уехала в Китай несколько лет назад, в Венеции едва ли можно было найти человека, который не знал бы про нее и синьору Петрелли.
Более здравомыслящий Брунетти запротестовал:
– Это преувеличение.
– Ну, возможно. Но разговоры тогда несомненно были, – настаивала Паола.
Разок поправив Паолу, Брунетти собрался покончить с этой темой. Помимо прочего, он все сильнее хотел есть и надеялся на ужин.
– Почему этого не было в газетах? – вдруг спросила она.
– Это случилось в воскресенье. Я сам не знал об этом до сегодняшнего утра и узнал только потому, что кто-то отметил ее имя в отчете. Дело было отдано в отдел ограблений, и его вели в обычном порядке.
– В обычном? – в изумлении переспросила она. – Гвидо, здесь никогда не случалось ничего подобного.
Брунетти не стал повторять свое замечание о прогрессе, и Паола, поняв, что он не собирается оправдываться, повернулась к столу.
– Я не могу больше тратить время на поиски. Придется придумать что-нибудь еще.
– Почему бы тебе не соврать? – невольно предложил Брунетти.
Паола вздернула голову вверх, чтобы посмотреть на него, и спросила:
– Что ты имеешь в виду – соврать?
Ему это казалось довольно ясным.
– Просто сошлись на страницу в какой-нибудь книге, где это могло бы быть, и дело с концом.
– А если они полезут в эту книгу?
– Он же писал множество писем, не так ли? – Уж Брунетти знал, что писал: эти письма ездили с ними два года назад в Париж.
– А если они спросят, что за письмо?
Он отказался отвечать на такой глупый вопрос.
– К Эдит Уортон, двадцать шестого июля тысяча девятьсот шестого года, – немедленно предложила она, вкладывая в голос ту абсолютную уверенность, которая, знал Брунетти, всегда сопровождала ее самые невероятные вымыслы.
– По мне, звучит неплохо, – сказал он и улыбнулся.
– По мне, тоже. – Она закрыла последнюю книгу, посмотрела на свои часики, потом на него. – Почти семь часов. Сегодня у Джанни были прекрасные бараньи котлеты. Пойдем, выпьешь стаканчик вина и поболтаешь со мной, пока я их приготовлю.
Брунетти припомнил, как Данте карал лукавых советчиков – их превращали в огромные столбы пламени, так что они целую вечность корчились в огне. Бараньи котлеты, насколько ему было известно, там не упоминались.
Глава 7
На следующий день очень короткая заметка наконец появилась в газете под заголовком «Попытка ограбления в Каннареджо». О Бретт было написано, что она специалист по китайскому искусству, вернувшаяся в Венецию, чтобы просить итальянское правительство профинансировать раскопки в Сиане, где она координировала работу китайских и западных археологов. Было дано краткое описание двух мужчин, чьи планы были разрушены неизвестной «подругой», которая в это время находилась в квартире вместе с Dottoressa Линч. Когда Брунетти прочитал это, то задумался, какой «друг» предотвратил упоминание имени Флавии. Это мог быть кто угодно, от мэра Венеции до директора «Ла Скала», пытающегося защитить свою примадонну от возможной скандальной известности.