Рубина Дина
Высокая вода венецианцев
Рубина Дина
ВЫСОКАЯ ВОДА ВЕНЕЦИАНЦЕВ
Ренате Мухе
Она догадалась за несколь-ко мгновений до того, как Юрик взял в руки протокол рентгеновского исследования. Просто: вдруг поняла. Такое с ней изредка случалось за игрой в преферанс, она внезапно понимала - видела - карты в прикупе.
Собственно, плохое заподозрила она раньше, когда конверт со снимками не выдали на руки. И сейчас, сидя на кушетке в ординаторской, отметила, как завис в руке у Юрика этот, подробно исписанный, листок, отделился, обозначился роковой вестью.
Он продолжал всматриваться в написанное, как будто мог вычитать что-то еще, опровергающее, намекающее на некий чудовищный розыгрыш... В эти несколько секунд она смотрела в его лицо жадно, отчаянно, пытаясь уцепиться за взгляд, как цепляется побелевшими пальцами за карниз подоконника человек, выпавший из окна восьмого, скажем, этажа.
- Кутя, - проговорил он наконец (она бессознательно отмечала движения твердых бледных губ столько лет знакомого лица), - тут такое дело... Он видит единичный метастаз в легком... Значит, будем искать источник... будем обследоваться... Завтра "построгаем" тебя на "сити", и... речь, видимо, пойдет об операции... ну, сама понимаешь...
Хорошенькую они тут себе взяли моду - сообщать пациенту диагноз. Проклятая этика западной медицины... Впрочем, он и не смог бы от нее ничего скрыть... Слишком прямо смотрит в глаза, молодец, выбрал достойный тон - озабоченный, но без паники... такое профессиональное спокойствие. Наверняка трусит. Он и на контрольных всегда был абсолютно как бы спокоен, особенно когда не знал темы.
Разумеется, ее звали не Кутей. Это была школьная кличка. Во втором классе, осенью она приволокла щенка с улицы - мокрого и дрожащего. Носилась с ним по школе весь день, тиская и подвывая: "к-у-утя, к-у-у-тя..." Щенка назвали Артуром, он вырос в громадного пса и прожил в семье шестнадцать лет, застав еще ее дочь, которой тоже уже...
Да, а кличка осталась.
Стоп, но ведь это может быть ошибкой. Мало ли чего видит там этот парень. Подумаешь - рентген!
- Это может быть ошибкой! - сказала она, рывком подавшись к нему с кушетки и по-прежнему жадно следя за его губами. - Юрик, мы знаем миллион таких случаев. Скажем, туберкулез... Его часто путают с...
- Да-да, - сказал он, - да, конечно!
И не выдержал. Обнял, крепко прижал к себе, - это была единственная возможность укрыться от ее истошно орущих глаз, - и повторил:
- Кутя, Кутя... только не дрейфь, все будет хорошо... Найдем источник, прооперируем...
Она оттолкнула его, ударила кулаком в грудь, закричала:
- Какого черта вы суете мне под нос ваш вонючий диагноз! Ублюдки! Зачем мне знать, что я скоро подохну?!
Бросилась прочь от него к двери, но сразу вернулась, вцепилась в отвороты халата:
- Миша! ничего! не должен! знать! Ты понял? Ничего!
На Юрика жалко было смотреть. Он совершенно растерялся.
- Но это нельзя, нельзя! Тебя надо срочно обследовать! Завтра ты должна быть здесь, на компьютерной томографии... Успокойся! - он сильно сжал ее руки. - Кутя, черт бы меня побрал... Подожди, я отпрошусь, отвезу тебя домой.
- Отпусти меня на неделю, - сказала она, задыхаясь, - дай неделю!
- Исключено.
- Пять дней! - крикнула она. - Дай продышаться!
С детства никогда не мог он устоять против ее характера. И это знали они оба...
- ... но в понедельник, в восемь ты должна быть здесь!
- ... и насчет Миши... ты понял?
- Ну, хорошо, - измученно согласился он, - но в понедельник, в восемь...
...вдруг она обнаружила себя на скамейке с банкой "дайет-колы" в руке. Значит, вышла из здания клиники, подошла к киоску... протянула деньги... что-то сказала... ей дали сдачу... И все это - минуя сознание?!
Стоп! Так можно черт-те до чего дойти...
Она огляделась. Несколько молоденьких кружевных акаций образовывали скверик... На скамейке напротив девушка, из религиозных, читала карманный молитвенник, шевеля губами...
Солнечный иерусалимский полдень, третье ноября, вторник... Жизнь, в сущности, кончена... Да-да, будет, конечно, и пятнадцатое, и двадцать пятое ноября... Не исключено, что будет какое-нибудь шестое апреля, но уже из окна комнаты, - уголок, скажем, неба, если повернуть голову на подушке... Какие-то мечущиеся мысли: надо звонить куда-то - куда? Сообщить кому-то - кому? О чем? Что-то важное доделать - что?
Что могло быть важнее и окончательнее того, о чем она узнала пять минут назад? И откуда идиотское ощущение, что даже это - не конец? А что же?
На что ты надеешься и какие эксперименты собираешься проводить там, на небесных мышах?
Кстати, о мышах.
Она отыскала в сумке телефонную карточку, на обороте которой был напечатан текст национального гимна. Карточка изрядно попользована. Ничего, на две минуты хватит. Она зашла в ближайшую телефонную будку и набрала номер лаборатории.
- Юля, слушай внимательно, я с улицы, и карточка тает. - Это было необходимое вступление. Общительную аспирантку Юлю следовало нейтрализовать с первого вздоха. - У меня серия рассчитана на неделю, осталось три дня, а мне необходимо исчезнуть. Молчи! Слушай! Я знаю, что ты колоть не сможешь, но упускать нельзя ни в коем случае. Так попроси Володю с третьего этажа, он знает, он заколет. Это лысые, те, что сидят в блоке двенадцать. Образцы в холодильнике слева, на полке... Поняла?
Юля вскинулась что-то объяснять, спрашивать, извиняться...
- Юля, цыц! У меня кончается карточка. Тебе все ясно. Два слова - как там дела?
И Юля, вымуштрованная ею, как солдат на плацу, ответила, что и полагалось отвечать:
- Все хорошо, они умирают!
И оглушенная этой фразой, этим привычным их девизом, минуты три она стояла в телефонной будке, не в силах повесить трубку на рычаг.
...и вновь застала себя на той же скамейке... Да что ж ты, как коза на привязи, освоившая свой безопасный ареал - лужок, с уже изглоданными кустиками, - возвращаешься и возвращаешься к знакомой скамейке... Проклятье! Откуда это малодушие, эта дрожь, этот детский липкий ужас!
- Ну, умрешь! - громко сказала она вслух. - И черт с тобой. А ты как думала? Моцарт умер, а ты будешь вечно живая?
И Моцарт, подумала она, и Моцарт, и кое-кто еще, и кое-кто другой, о чем не учат в школе...
Она сидела в своей привычной позе: лодыжка согнутой левой ноги на колене правой. Дурацкая студенческая поза, пора изживать, доктор Лурье. Да ничего уже не пора... из-жи-вать. Ибо вот, ты прожила свою жизнь, так и не сменив потертых джинсов на что-то поприличнее. Доктор Лурье.