Что ответить ему, этому юноше? Потому, что я умираю? Потому, что великая слабость и малодушие, и истошный страх толкают к чужому, и ты давишься воплем: "спаси меня, держи меня крепче!!" - ибо именно этого нельзя крикнуть единственно любимому человеку, нельзя его испугать, ведь он и так беззащитен, и так не отличит ее смерти от своей...
Она сказала:
- Потому, что ты напомнил мне покойного брата... который, видимо, любил меня... так получается... и не смог справиться с этой любовью...
- Понимаю, - сказал Антонио, быстро переворачиваясь на живот и заглядывая в ее лицо. - И ты решила через меня уплатить старый должок.
Он обиделся, поняла она и погладила его длинное, как серп месяца в окне, густобровое худое лицо.
- Нет, дорогой. Ты очень милый... просто я...
...просто она вспомнила последнюю встречу с Антошей: тот приехал из Ленинграда - уже неизлечимо плохой, с трясущимися руками, невыносимый, грубый. Ломился в дверь, страшно матерясь. Она была на сносях и тяжело носила и все-таки не выдержала, впустила брата. В прихожей он кинулся целовать ей руки, обзывал сукой, требовал денег, которых - вот ей-богу же, не было... (Они с Мишей снимали квартиру и жили на две стипендии.)
Когда брат хватал ее руки, что было нелепо и страшно, она заметила, что у него выбиты два нижних зуба, а на правой руке не хватает фаланги на указательном пальце. И ужаснулась: как же он кисть держит! Какая там кисть, господи... Воровато оглянувшись на дверь комнаты, где в угрюмом бешенстве сидел Миша, она сняла и сунула брату в ладонь единственную фамильную ценность - обручальное кольцо, оставшееся от покойной бабушки. И прижав к пульсирующему животу его покалеченную, такую родную руку, завыла в голос, как никогда в своей жизни не выла - ни до, ни после.
И этого Миша не вынес - выбежал в прихожую и выгнал Антошу. Тот корчился, сгибался пополам, пятился и делал вид, что страшно веселится. Хихикал и говорил Мише: - Ты хозя-аин, хозя-аин, да? - тыча изуродованным пальцем в ее большой живот.
И больше она его не видела. Через три недели, когда Миша с Ритой забирали ее из роддома, Рита вдруг зарыдала и призналась, что Антошу пять дней как схоронили. Миша побагровел и цыкнул на бабку, с которой всегда был церемонно вежлив. Наверное, боялся, что у жены пропадет молоко.
Всю жизнь Миша ненавидел ее брата, еще со школьных лет, когда после годовых экзаменов она на целых три месяца пропадала из его жизни. И даже после свадьбы, и даже после гибели Антоши муж все-таки продолжал ненавидеть его, как живого...
Все это было так давно, господи, и вот, когда ее собственная жизнь истончилась до этих трех дней венецианской обреченной свободы, в этом круге потустороннего света Антоша подстерег ее, всплыл из глубины ее судьбы и, повернувшись на живот, заглядывает в глаза, и на чужом для них обоих языке задает единственный свой вопрос.
- Ты со мной? - услышала она. - Какая ты странная... прекрасная, резкая женщина. Все твои соотечественники - люди резкие.
- Ты имеешь в виду израильтян? - спросила она. - Да нет, они люди, в общем, сердечные. Хотя горластые... А я из России.
- Ты совсем не похожа на русскую, - возразил он.
- А я и не русская.
- Так кто же ты? - рассмеялся он, укладывая голову на ее плече. - Что ты за птица? О, какое дивное оперение...
Она улыбнулась. И они обнялись и долго тихо лежали, обнявшись.
Она думала о том, что за всю свою жизнь не подарила близким ни капли настоящей нежности, той нежности, что от неги, от слезной сладости прикосновений... В этом-то и была ее беда, в природе и сути ее жесткого сильного характера. Нет, никогда она не была сухарем, наоборот - в работе ей часто мешала властная чувственность. Но все диктовалось боязнью "показаться", все было ошкурено ее колкой насмешкой, отстраненной иронией по отношению к друзьям, мужу, дочери...
Да, она была из тех Дебор, Эсфирей и Юдифей, которыми так богата история ее народа, - сильные, слишком сильные женщины без проблеска тайны во взгляде... Потом они стреляли в губернаторов и вождей, взрывали кареты, сидели в лагерях...
Она лежала рядом с этим чужим итальянским мальчиком и чувствовала к нему только ровную сильную нежность, понимая, что это чувство останется с ней до самого конца.
- А я, - вдруг сказал он, - я тут напридумал за эти три дня о тебе кучу разных вещей. Ужасно хотел знать - кто ты, может, актриса... Ты очень независимая, сильная женщина... Почему ты так странно замолчала, когда я сказал, что занимаюсь живописью?
- Потому что живописью занимался мой покойный брат, на которого ты так похож.
- Как его звали?
- Антонио, - сказала она, помолчав.
- Ты меня разыгрываешь! - воскликнул он. - Скажи еще, что и сама ты художница!
- О, нет... У меня вполне прозаическая профессия... Я командую мышами.
Он захохотал, переспросил и опять захохотал. Уселся на постели, скрестив по-турецки ноги.
- С тобой не скучно... И что ты с ними делаешь? Дрессируешь?
- Почти. Два раза в день я колю мышей.
- Зачем? - он вытаращил глаза.
Ну, что я морочу ему голову, устало подумала она. К чему это все, на чужом для нас обоих языке... Вслух неохотно сказала:
- Это эксперимент. Скрупулезная научная работа.
- Ты - химик? - спросил он.
Тогда она зачем-то стала объяснять, уверенная, что он не поймет ни слова, но вскоре выяснилось, что именно это - проще простого, что научный английский многочисленных ее статей прекрасно приспособлен к тому, чтобы в этой постели объяснять этому мальчику смысл ее работы.
- Я - охотник, киллер, понимаешь? - сказала она. - Охочусь за такими белками, онкогенами... Я объясню тебе, медленно, и ты поймешь... Биохимия, моя наука, изучает молекулярные аспекты жизни... Бывает, что клетка теряет контроль над процессом деления, начинает делиться неограниченно, и тогда ее потомство может заполнить собой весь организм... Короче, в раковых клетках происходит мутация в белках, и эти белки - онкогены... Ты что-нибудь понял?
- Я понял все! - запальчиво воскликнул он. - Не считай меня идиотом. Дальше!
- Так вот, моя работа - это выяснение механизма: почему мутация в онкогенах заставляет клетку делиться? Почему? - она замолчала на секунду, но вдруг встрепенулась и крикнула: - Почему, по-чему-у?! - и перевела дыхание. Это многолетняя научная работа. Меняется тактика, меняются объекты, каждый ответ рождает новый вопрос... Например, апоптозис - это наука о клеточной смерти. В каждой клетке есть программа ее смерти. Иногда организму надо, чтобы какое-то количество клеток отмерло ради дальнейшего развития всего организма. Так вот, если клетка почему-то перестает слушаться команды "умри", - это раковая клетка... Я конструирую искусственные белки, которые могут убивать клетки рака в организме человека. Такие белки - они называются иммунотоксины как раз и направлены против раковых клеток... Это жестокая борьба за баланс... То есть за жизнь. Так канатоходцы идут по проволке с шестом...