... - Я вам факсовать буду, - пообещала она, когда водитель маршрутки уже вызванивал ее вниз, к подъезду, - р-романтические эпистолярии...
- Ты что, и телефона не оставишь? - спросила дочь с явной уже тревогой.
Тогда она чмокнула своего единственного ребенка, что случалось крайне редко, и сказала:
- Вот дура, кто ж в таких случаях телефон оставляет!
Дочь внимательно смотрела на нее.
- Но ты отца-то, надеюсь, не бросишь? - спросила она, кривой усмешкой демонстрируя свойский - как бы - юморок. На самом деле совершенно была обескуражена ситуацией.
Ничего, ничего. Лучше так, чем...
- Может, и брошу! - задорно крикнула она, садясь в такси и захлопывая дверцу.
И уже внутри, откинувшись на сиденье, расслабив опустошенное лицо: брошу, милые. Я всех вас скоро брошу.
В десятом часу вечера она вышла из здания венецианского вокзала к причалу, где, - как ей объяснили в поезде, - должна была сесть на речной трамвай или, как здесь говорили, - вапоретто - номер один.
Еще в самолете, полистав прихваченный из дому старый институтский учебник итальянского, она обнаружила, что помнит почти все. А что не помнила, то сразу и восстановила. Дедово наследство: его феноменальная память на даты, научные факты, имена и иностранные языки. Любопытно, что оба его сына, люди даровитые, не унаследовали этой цирковой, как говорила бабка Рита, памяти. А вот внуки, и она, и покойный двоюродный брат (классическое третье поколение), - оба в детстве любили демонстрировать раз прочитанную и тотчас выпаленную наизусть страницу книги.
В поезде она даже заговорила с пожилым учителем физики из Милана и, к удивлению своему, выяснила, что вполне прилично объясняется, а понимает почти все. Но тут сказывались и семь лет музыкальной школы с итальянскими терминами в нотах, и ее сносный французский.
Минут тридцать она стояла на ступенях вокзала, пытаясь совладать с собой, шагнуть и начать жить в этом, театрально освещенном светом лиловых фонарей, сумеречном мире, созданном из бликов темной колыхающейся воды, из частокола скользких деревянных свай с привязанными к ним гондолами и катерками, на фоне выхваченных слабым светом невидимой рампы дворцов, встающих из воды...
И позже, когда все-таки, пересилив себя, взяла билет и ступила на палубу вапоретто (словно взмыл занавес и оркестр вкрадчивым пицикатто струнных заиграл музыку пролога чудной таинственной пьесы, главным действующим лицом которой она себя сразу обозначила), - позже, на каждом повороте канала, - едва из сырого тумана выплывал новый, мягко подсвеченный, смутно-кружевной, с черными провалами высоких венецианских окон дворец, или вдруг вырастал и черной тенью проплывал над головой мост Риальто, - сердце ее беззащитно взмывало, губы приоткрывались, выдавливая тихий стон восторга, и она падала, падала, как в детстве в Луна-парке, в сладко холодящую живот пропасть...
Она стояла у поручня, возле матроса, который на частых остановках ловко набрасывал на деревянную сваю канат, мгновенно вязал морской узел, подтягивая вапоретто к причалу, и через минуту, когда одна толпа вываливалась на набережную, другая торопливо заполняла палубу, так же ловко развязывал узел, трамвайчик отчаливал.
- Вам какая остановка нужна? - вдруг спросили рядом по-русски. Она повернула голову. Девушка, тот простенький российский тип, который ни с каким иным не спутаешь. На туристку не тянет. Такие в прежние времена стояли за прилавком в овощном отделе.
- Как вы поняли, что я русская? - спросила она.
- Ничего себе! - рассмеялась та. - Вы ж, как вошли у вокзала, все стонете и, извините, материтесь... И бледная такая. Я думаю - может, помочь надо...
- Спасибо, я примерно знаю, куда мне. Площадь Сан-Марко.
- Ну, еще две остановки... Вы в первый раз, да? Это видно. А я здесь подрабатываю в одной семье, детей смотрю. Знаете, ко всему привыкаешь. Все примелькается...
...На Сан-Марко вапоретто опустел почти полностью, и она вместе с толпой и за толпой пошла по мосткам, потом куда-то направо по набережной, натыкаясь взглядом на четырехцветные шутовские колпаки с бубенцами и маски, напяленные жизнерадостными туристами, ...и вдруг попала в огромную залу под черным небом, под колоннады, мягко и театрально освещенные холодным светом фонарей и теплым оранжево-желтым светом из открытых дверей ресторанов...
И пошла на свет этого праздника, вдоль витрин с горячей ослепляющей лавиной цветного венецианского стекла, вдоль переливов пурпурно-золотого, лазурного, кипяще-алого, янтарно-изумрудного...
Столкнулась с официантом в белом кителе, с подносом на растопыренных пальцах и, удерживая его умоляющей гримасой, торопливо воскликнула:
- Синьор, пожалуйста, синьор! Где тут гостиница "Аль..." - и забыла вдруг название, беспомощно взмахнула руками...
- "Аль Анжело", - деловито подсказал официант и ловко перебросил поднос на растопыренные пальцы левой руки, а правая заплескалась, как рыба, изгибами подтверждая музыку и очарование латыни. - Дестра, дестра... синистра... - и она ошалело пошла в указанном направлении, следуя плеску чужой ладони, вдоль огромных темных арок и ниш, и колонн самого Собора, в упоении повторяя эту музыку вибрирующим кончиком языка - дестра, синистра, дестра... - уже обожая эту площадь, официантов, туристов, искрометные витрины, мягкие шутовские колпаки и мотивчик старенького колченогого фокстрота из открытых дверей полутемного бара...
В переулках за площадью толпа не поредела, а шла плотным медленным косяком, как рыбья стая.
Она долго блуждала, с радостно колотящимся сердцем, пытаясь найти свою гостиницу по номерам домов, но кто-то бестолковый, а может быть, вечно пьяный, пронумеровал дома в непостижимой трезвому уму закономерности... Наконец, поверх толпы, над фонарями, над витринами она прочла разухабистую неоновую вывеску: "У ангела" - это оказался большой шумный ресторан, забитый публикой, и она испугалась, что Саша все напутал, и ей теперь некуда приткнуться, но вдруг (все происходило мгновенно, хотя и плавно и нереально, как по течению сна) за углом ресторана различила еще одну боковую дверь и ринулась к ней.
На этой стеклянной двери тоже было написано "У ангела" и для наглядности нарисованы скрещенные крылышки, подозрительно смахивающие на долгопалые, долгопятые мужские ноги...