— Я никогда ее не найду, — прошептал Кэл. Он смотрел на темнеющую, покачивающуюся траву. — Потому что ты мне не позволишь, так? Ты держишь людей, которые любят друг друга, порознь, да? Для тебя это задача номер один, правильно? Мы будет кружить и кружить, зовя друг друга, пока не сойдем с ума.
Да только Бекки перестала звать. Как мама, Бекки ушла…
— Может быть и иначе, — тихий, четкий голос.
Кэл резко повернул голову. Увидел стоящего рядом мальчишку в заляпанной грязью одежде. С заляпанным грязью худым лицом. В одной руке он держал за желтую лапку дохлую ворону.
— Тобин? — прошептал Кэл.
— Он самый, — мальчишка поднял ворону ко рту и вгрызся в ее брюшко. Затрещали перья. Ворона кивнула мертвой головой, как бы говоря: «Это правильно, не стесняйся, поскорее доберись до мяса».
Кэл мог бы сказать, что слишком устал после своего последнего прыжка, чтобы вскакивать, но все равно вскочил. Вырвал ворону из грязных рук мальчишки, едва осознав, что из вскрытого брюшка вываливаются внутренности. Но заметил перышко, прилипшее к уголку рта мальчишки. Разглядел его очень хорошо, даже в сгустившихся сумерках.
— Нельзя этого есть! Господи, малыш! Ты что, рехнулся?
— Не рехнулся, просто голодный. И вороны не так и плохи. Я не смог есть Фредди. Я его любил, знаешь ли. Отец поел, а я не смог. Потому что тогда я еще не прикоснулся к камню. Когда ты прикоснешься к камню — вернее, обнимешь его, — ты увидишь. И гораздо больше узнаешь. Но при этом голод только усиливается. И, как говорит мой отец, человек — это мясо, и человек должен есть.
Кэл не догонял.
— Фредди?
— Наш золотистый ретривер. Так классно ловил фрисби. Совсем как собака в телике. Мертвых здесь найти легче. Поле не любит передвигать мертвых. — Его глаза блестели в тающем свете, и он смотрел на обгрызенную ворону, которую Кэл все еще держал в руке. — Я думаю, птицы по большей части держатся подальше от этой травы. Я думаю, они знают и говорят друг другу. Но некоторые не слушают. Вороны прежде всего, потому что их тут достаточно много. Побродишь вокруг и обязательно одну найдешь.
— Тобин, ты заманил нас сюда? — спросил Кэл. — Скажи мне. Я не разозлюсь. Готов спорить, тебя заставил отец.
— Мы услышали, как кто-то кричит. Маленькая девочка. Она говорила, что заблудилась. Так мы вошли в траву. Так все здесь устроено, — он помолчал. — Готов спорить, мой отец убил твою сестру.
— Откуда ты знаешь, что она моя сестра?
Камень, — просто ответил он. — Этот камень учит слушать траву, а высокая трава знает все.
— Тогда ты должен знать, мертва она или нет.
— Я могу выяснить это для тебя, — ответил Тобин. — Нет, можно и лучше. Я могу тебе показать. Ты хочешь увидеть? Хочешь проверить, как она? Пошли. Следуй за мной.
Не дожимаясь ответа, мальчик повернулся и шагнул в траву. Кэл бросил дохлую ворону и метнулся за ним, не желая даже на секунду терять его из виду. Если б потерял, возможно, уже никогда бы не нашел вновь. «Я не разозлюсь», — сказал он Тобину, но он злился. Действительно злился. Не настолько, чтобы убить мальчишку, разумеется, нет (вероятно, разумеется, нет), но не собирался упускать из виду этого Иуду, обрекающего людей на смерть. Однажды упустил, потому что над полем поднялась луна, раздутая и оранжевая. «Она выглядит беременной», — подумал Кэл, а когда перевел взгляд с неба на землю, Тобин исчез. Кэл заставил уставшие ноги бежать, рванулся сквозь траву, наполняя легкие воздухом, чтобы закричать, и вдруг необходимость раздвигать траву руками отпала. Он выскочил на поляну, настоящую поляну, а не участок примятой травы. И в центре этой поляны выпирал из земли огромный черный камень. Размером с пикап и разрисованный пляшущими человечками. Белые, они, казалось, плавали. Они, казалось, двигались.
Тобин стоял рядом с камнем, потом протянул руку и коснулся его.
Он дрожал — не от страха, подумал Кэл, а от удовольствия.
— Ну до чего же хорошо. Подойди, Кэл. Попробуй сам. — И призывно махнул рукой.
Кэл шагнул к камню.
Какое-то время выла сирена автомобильной сигнализации, потом смолкла. Звуки входили в уши Бекки, но не добирались до мозга. Она ползла. Проделывала это, не думая. Всякий раз, когда новая схватка скручивала ее, останавливалась, прижимаясь лбом к мокрой земле, с поднятой к небу задницей, как правоверный мусульманин, салютующий Аллаху. Когда схватка проходила, она ползла вновь. Вымазанные грязью волосы шлепали по лицу. Вытекающее вымочило ноги. Она чувствовала, как что-то вытекает, но не думала об этом, как не думала об охранной автомобильной сигнализации. Слизывала воду с травы, когда ползла, поворачивая голову из стороны в сторону, высовывая язык как змея. Проделывала это, не думая.