Глория встала как вкопанная. Лагранж сделал пару шагов и обернулся.
— Что случилось? Идем же!
— Минутку, — сказала Глория. — Ты знаком с этим типом? Неужели ты работаешь с этими людьми?
— Идем, — повторил Лагранж. — Я тебе все объясню.
Они подошли к стоянке и заняли очередь. Машин долго не было. В тот момент, когда они наконец дождались свободного такси и сели в него, к ним подбежал командир «боинга» — свежий, умытый, в отглаженном гражданском костюме. Постучав в стекло, он спросил, не возьмут ли они его с собой.
— Ну конечно, — ответила Глория; Лагранж молча отвернулся. Пилот сел рядом с водителем, покряхтывая от удовольствия.
— Как это любезно с вашей стороны, — сказал он. — Выкиньте меня на площади Италии.
Шофер был классическим таксистом в черно-белой одежде и клетчатой каскетке, с окурком маисовой цигарки в зубах, с гонесским акцентом.[9]
— Ага, я вижу, у вас тоже за спиной коврик из бусин, — приветливо сказал летчик.
— Я вам вот что скажу, — ответил шофер, — он меня просто спасает.
— Да, это чертовски удобно, так здорово расслабляет мышцы.
— Похоже, эту штуку придумали китайцы, — сказал шофер, — или я ошибаюсь?
— Точно не скажу, — ответил пилот, — может, китайцы, а может, скандинавы. Но до чего же здорово расслабляет! Просто ужас до чего расслабляет!
— Раньше, — продолжал шофер, — у меня спина болела как проклятая.
— У меня тоже, — подхватил летчик. — Ну, вот уже и площадь Италии.
— Может, все-таки объяснишь, — потребовала Глория, когда пилот вышел из такси, — ты-то каким боком замешан в этой истории?
— Я все объясню, — ответил Лагранж. — Только сначала скажи, куда тебя отвезти.
— Все равно, — сказала Глория, — лишь бы там было спокойно.
— Как насчет деревни?
— Очень хорошо, деревня так деревня.
— Ну и прекрасно, — сказал Лагранж.
22
Они поехали в деревню, но Лагранж так ничего и не объяснил.
Такси высадило их на Тильзитской улице, там они пересели в «опель» Лагранжа и тотчас отправились в Нормандию; Лагранж безмолвствовал и на шоссе, и на сменивших его местных дорогах. Минут сорок машина петляла по какому-то лесу, потом по узенькой извилистой тропе и наконец выехала к воротам с железными коваными решетками, за которыми виднелась широкая липовая аллея, ведущая к особняку розового кирпича. Он стоял почти у самого моря; видимо, где-то между Онфлёром и Манвилем-ла-Рау.
Они прибыли туда еще до обеда. Дом, построенный в конце XVII века, резко выделялся на фоне пожухших полей; он представлял собой высокий, причудливо изукрашенный параллелепипед, хрупкий и почти прозрачный. Огромные окна, симметрично расположенные на фасаде и задней стене дома, пропускали свет насквозь. Внизу размещались гостиная и кухня, на втором и третьем этажах — спальни.
Глории сразу же отвели комнату, занимавшую весь верхний этаж. Потолочные балки, оставленные на виду, уподобляли помещение перевернутому кораблю, оконные стекла — толстые, шероховатые, слегка подцвеченные — были усеяны мелкими пузырьками, искажавшими пейзаж. Старинная мебель, современные картины и безделушки, к последним можно было отнести и новехонький нормандский мост километрах в шести от дома, обрамленный одним из его шести окон: чудесная крошечная модерновая скульптура при безупречном освещении и в оригинальной рамке.
Молодая женщина выглянула поочередно в пять других окон. У дорожки, что вела в глубь парка, стоял низенький беленный известью домик в традиционном нормандском стиле, с ярким коньком на соломенной крыше, вероятно служивший сараем и жильем для прислуги. С другой стороны был сад, теннисный корт с провисшей сеткой и бассейн, прикрытый пленкой, а дальше луг, где паслись лошади. За ними, опершись на изгородь, наблюдали Лагранж и Збигнев. Глория спустилась и подошла к ним.
Животных было около десятка, и все они почти не двигались. Три лошади стояли в углу пастбища, скорбно покачивая головами, двое жеребят боязливо жались к маткам, остальные и вовсе застыли на месте, точно позируя для собственных статуй. Глория не нашла среди них лошадей Мупанара, которых мельком увидела утром в аэропорту. Несомненно, они приходили в себя после долгого перелета в отдельных боксах роскошных конюшен, замыкавших манеж на другом конце луга. У них был довольно измученный вид, когда они выходили из самолета и поднимались в фургон — к счастью, медленно и без всяких эксцессов, так что никто и заподозрить не мог, что три из них скрывали в желудках по 60 граммов цезия в опломбированных контейнерах, а три других — по пять кило героина в пластиковых пакетах. Да, разумеется, беднягам требовался отдых после того, как у них из утробы выкачали весь этот груз, и перед тем, как отправить их самих на бойню.