— Я тебя ни о чем не спрашиваю, — убитым голосом отвечает супруга.
— Но зато я сам тебе все рассказываю, Женевьева, — мягко говорит Жув. — Абсолютно все. Я готов обсуждать с тобой все что угодно.
Он открывает ранец и долго роется в нем, хотя искать там особенно нечего. Он считает себя вне всяких подозрений. От него не пахнет никакими духами, ворот рубашки не запачкан помадой, волосы не приглажены чересчур старательно: Жув умеет организовать собственное алиби. Увы, часто такое идеальное отсутствие улик как раз и свидетельствует о самом худшем из проступков. И вот доказательство.
— Ты только тем и занимаешься, что спишь с другими женщинами! — трагически провозглашает мадам Жув.
— Ну-ну, Женевьева, — увещевает ее Жув, — во-первых, я сплю не только с другими, не правда ли?
Заглянув в полуоткрытую дверь спальни, он говорит:
— Тебе не кажется, что там не мешало бы слегка прибрать, навести хоть какой-то порядок?
— Я знаю, что никуда не гожусь, но уж принимай меня такой, какая есть, — кротко отвечает мадам Жув. — Конечно, с другими тебе куда веселее.
— Ну перестань, Женевьева! — протестует Жув. — Что ты себе напридумывала!
Он пытается приласкать супругу, но та отворачивается и пожимает плечами, а попробуйте-ка приласкать женщину, пожимающую плечами! Одержав эту маленькую моральную победу, Женевьева круто меняет тему, собираясь объявить мужу о предстоящем визите Персоннета, но тут раздается звонок в дверь; это как раз он в сопровождении Донасьенны, одетой нынче вообще чисто символически. И если подобная манера одеваться сильно раздражает Персоннета, то во взгляде Жува, напротив, вспыхивает живой интерес.
Пока супруга Жува занимает беседой Донасьенну, Персоннета вполголоса совещается с самим Жувом. Ему трудно смириться с тем, что такая простая задача, как розыски Глории, оказалась неразрешимой. Не может быть, чтобы она не «наследила» хоть где-нибудь. Пусть ему дадут хоть самую ничтожную зацепку, и он тотчас вновь примется за дело и раскрутит его в кратчайшие сроки. Ему, Персоннета, очень не нравится в данной ситуации это топтание на месте, ощущение своего бессилия, вынужденное безделье, которое проистекает из всего вышесказанного. В общем, теперь это для него вопрос чести.
Казалось бы, Жув внимательно слушает Персоннета, но глаза его то и дело устремляются на Донасьенну, украдкой освобождая девушку от ее невесомого текстильного покрова.
— Ладно, я подумаю, — говорит он, — прикину, что можно сделать.
Тем временем мадам Жув и Донасьенна обмениваются сугубо женскими мнениями на сугубо женские темы — хотя не только на женские. Обернувшись к дамам, Персоннета констатирует, что Донасьенна прекрасно поладила с мадам Жув. Сам Персоннета уже давно знаком с женой своего работодателя и ладит с нею гораздо лучше, чем с ним. И тот факт, что ей нравится беседовать с молодой девушкой, внезапно кажется ему чем-то вроде гарантии, или одобрения, или некоего залога успеха. А когда речь идет о чувствах, Персоннета просто болезненно нуждается в одобрении третьего лица. И он впервые удостаивает Донасьенну заинтересованным взглядом — правда, всего лишь на миг. Потом он переводит этот взгляд на часы, и Жув тут же машинально косится на свои, а следом и Донасьенна с Женевьевой, не сговариваясь, тоже смотрят на свои. Все четверо действительно носят часы, ибо всех четверых когда-то, едва представился удобный случай: успешно сданный экзамен, день рождения, государственный или церковный праздник, — обручили таким образом со временем, и все четверо фиксируют один и тот же миг — двадцать минут пятого. Персоннета объявляет, что они уходят. И они уходят.
— Ты видел, как она одета? — спрашивает Женевьева мужа после ухода гостей.
— Нет, что-то не заметил, — лицемерно отвечает Жув.
— Ты — да не заметил! Расскажи кому-нибудь другому! — усмехается Женевьева. — Ладно, оставим это. Но я-то знаю, что представляют собой девицы, которые так одеваются.
— Вот как? И что же они собой представляют? — с интересом спрашивает Жув.
— Одно из двух! — торжественно начинает Женевьева. — Либо такая особа хочет понравиться какому-то мужчине, либо она потеряла всякую надежду устроить свою личную жизнь. Но… куда ты? Опять уходишь?
— Иду повидаться с твоим братцем, — говорит Жув. — И уж поверь, это не доставляет мне никакой радости.
На сей раз Жув берет такси; машина проезжает по бульвару Севастополь, разворачивается перед Восточным вокзалом и пересекает канал Сен-Мартен, вслед за чем огибает парк Бютт-Шомон и тормозит возле комиссариата квартала Америка. В приемной торчит всего один клиент — африканец, обладатель костюма и барсетки из одного и того же синтетического материала. Этот африканец желает получить бланк для ходатайства о воссоединении семьи, но вместо бланка получает от ворот поворот. («А то как же! — бурчит дежурный полицейский. — He успеешь оглянуться, как сюда вся Африка набежит!») Жув идет прямиком в кабинет своего шурина.