— Мы можем обо всем поговорить позднее, когда вы адаптируетесь. Я позвоню вашей семье, они ждут, когда вы придете в себя. Я уверен, вы захотите с ними увидеться…
— Доктор… — голос Элизабет звучал слабо, он казался каким-то надтреснутым, — я хочу знать, что случилось. Пожалуйста, скажите мне сразу.
— Очень хорошо. — Джоплинг подошел ближе к кровати. Похоже, он хотел взять ее за руку, но потом решил не допускать подобной фамильярности. — У вас было очень серьезное падение, вы получили внутренние и внешние повреждения, включая кровотечение, переломы и трещины. Но самое худшее с левой ступней. Она сломалась при падении, потом правая лыжа ободрала ее до кости. Ботинок раздавил значительную часть ступни. — Он помолчал.
Возможности смягчить удар нет. — Мы предприняли все усилия, чтобы спасти ногу, но нервные окончания настолько сильно разорваны, что не было возможности соединить их.
Мне очень жаль, что я должен это сказать, но мы вынуждены были ампутировать ногу от лодыжки.
Кровь отхлынула от лица Элизабет. Она посмотрела в конец кровати. Казалось, под одеялом торчали две ноги.
Но она ощущала, между прочим, только правую.
— Это протез, — пояснил хирург. — Из пластика, он присоединен к ноге металлическим каркасом. В месте соединения шар, благодаря которому ваша походка будет нормальной. Это лучшее, что есть на рынке, и ваш отец на этом настоял.
Элизабет тихо сказала:
— Спасибо, доктор.
— Вы не будете хромать, леди Элизабет. Чтобы прийти в себя, понадобится время, но вы в конце концов сможете ходить обычным шагом.
Повисло мертвое молчание.
— Я никогда больше не смогу кататься на лыжах?
— Боюсь, что нет. — Джоплинг говорил сдержанно, но тон его был таким, каким выносят приговор. — Ни бег, ни лыжи. Ну разве что спокойное плавание. И никаких занятий активными видами спорта.
Он притворился, что не замечает слез в глазах девушки.
Почувствовав, что взяла себя в руки, Элизабет нажала кнопку вызова доктора.
— Я хотела бы увидеть герра Ганса Вольфа, — сказала она.
Имя, казалось, ошарашило Джоплинга. Лицо его слегка поморщилось.
— Герру Вольфу отказано видеть вас.
— Отказано? Вы разве не знаете, что он мой тренер?
— Конечно, леди Элизабет. Именно потому, что он ваш тренер. Его появление растревожит вас.
— Ганс не имеет к этому никакого отношения. Мы каждый раз рискуем, пристегивая лыжи. — Девушка приподнялась на локтях и раздраженно посмотрела Джоплингу в глаза. — А кто ему запретил? Вы?
— Вовсе нет, миледи, — поспешно ответил доктор. — Лорд Кэрхейвен. Он контролирует здесь все.
Еще бы, конечно, контролирует, подумала Элизабет.
— О'кей, доктор Джоплинг. Позвоните, пожалуйста, Гансу и попросите его навестить меня.
Джоплинг кивнул.
— Я думаю, герр Вольф еще в городе. Несмотря на запрет вашего отца, он отказался уехать. Он звонил каждый день, узнавал о вашем состоянии.
Элизабет расплакалась, не в силах сдержаться. Потом смахнула слезы.
— А кто-нибудь еще звонил?
Доктор развел руками.
— Да сотни звонили. Официальные лица, британские тренеры, члены вашей команды. Многие другие участники соревнований. Ну и пресса… Моя комната завалена цветами для вас. Все ждут, когда вы оправитесь.
«Разве я оправлюсь?»
— А… мистер Джек Тэйлор просил разрешения навестить меня?
— Он звонил, спрашивал о вашем состоянии и послал цветы, но разрешения на посещение — нет, не просил.
— Понятно, — мрачно сказала Элизабет.
— Так вы хотите, чтобы я принес цветы?
Она покачала головой.
— Не надо, у меня нет настроения. Отдайте их в другие палаты.
— Конечно, леди Элизабет. И я позвоню герру Вольфу.
— Спасибо. Доктор, а кто получил медали?
Джоплинг посмотрел на нее с сожалением.
— Луиза Левьер взяла золото, Кристи Лэнш — серебро и Хейди Лоуфен — бронзу.
— А Джек Тэйлор получил золото?
— Конечно, — рассеянно ответил Джоплинг, осматривая ее ногу. — В этом не могло быть никаких сомнений.
Ровно в три часа дня открылась дверь, и Элизабет села в постели, надеясь увидеть Ганса, но это был отец.
Тони поблагодарил медсестру и подождал, когда она выйдет и закроет за собой дверь. Потом подошел к Элизабет с большим букетом в руке, положил его на столик возле кровати. Белые розы, похоронные цветы.
Элизабет откинулась на подушки. Она знала, что разочарование написано у нее на лице, но не было сил беспокоиться об этом.
— Дорогая, ты выглядишь прекрасно. Как ты себя чувствуешь?
— Я потеряла ногу. Я никогда не смогу кататься на лыжах, — сказала Элизабет без всякого выражения. — Я потеряла олимпийскую корону, которая была уже явно моей.
— Не известно, была бы она твоей или нет. Тебе еще предстояло кататься.
— Я говорю тебе, она должна была стать моей, — повторила Элизабет.
— Ну ладно. — Граф сел на край кровати. — Теперь это не важно. Я пришел поговорить о твоем будущем.
Ясно, ты уже не можешь кататься на лыжах, и я думаю, мистер Тэйлор не просматривается на картине твоего будущего.
— От кого ты узнал? От своей любовницы?
— У меня нет любовницы, Элизабет, если ты имеешь в виду Нину Рот. Она уволена. За несоблюдение субординации.
— Ну ты прямо разбиваешь мое сердце, — сказала Элизабет. — Тем не менее ты хорошо информирован.
Джека никогда не было на картине моего будущего, так что я вернусь в «Дракон».
— Да. — Тони подался вперед и тихо сказал:
— Я подумал об этом. У меня есть потрясающее предложение для тебя.
Он полез в карман пиджака и протянул Элизабет лист бумаги. Она быстро пробежала его глазами, потом удивленно посмотрела на него.
— Ты, должно быть, шутишь? Прием гостей, организация мероприятий, литература по продвижению продукции. А почему бы тебе сразу не предложить мне печатать на машинке?
— А ты разве умеешь печатать? — вежливо поинтересовался Тони.
— Я не шучу, отец! — закричала Элизабет. Рука под одеялом сжалась в кулак. — У меня нога, между прочим, из пластика! Я знаю, ты очень на меня рассердился из-за «Золота Дракона», поскольку я без твоего разрешения…
— Рассердился? Да, я был сердит. Ты одного никак не можешь понять: «Дракон» — моя компания. Никто ничего не может в ней делать без моего одобрения. Никто не может выставить меня дураком, Элизабет. В первую очередь ты.
— Но я не стану делать эту портняжную работу!
— Тогда я выделю тебе небольшое денежное пособие, если ты будешь себя хорошо вести и держаться от меня подальше. Не рассчитывай ни на какой третий вариант, его никогда и не существовало. — Улыбка Тони была полна злорадства. — Ты знаешь, я как раз подумал о тебе вчера. Мы разговаривали с Дином Брэдманом в сиднейском офисе, и он рассказал мне одну замечательную австралийскую пословицу: «Высокие маки надо срезать». А ты как раз была высоким маком, Элизабет. Ты и Нина. Обе.
Элизабет посмотрела ему прямо в глаза. Невозможно было поверить: она лежит здесь с оторванной ногой, а он говорит ей такое.
— Я…
Тони поднял руку.
— Не порти ничего, Элизабет. У тебя больше нет силы, способной смутить меня. Ты уже не национальная героиня. Между прочим, пресса винит тебя в безответственном катании, тебя явно не любят в команде… Это, конечно, неофициальная точка зрения. Слухи. Кое-что публиковалось. Конечно, прессе нельзя доверять. Но запомни: никто не будет пылать страстью напечатать обо мне какие-нибудь разоблачающие материалы, учитывая источник, из которого они исходят.
— Но ты обязан, — горячо сказала Элизабет. — Я твоя дочь. Разве ты не обязан хотя бы в память о моей матери?
Граф выпрямился, словно его укололи в спину. Он снова посмотрел на нее, более внимательно, на лице отразилась борьба мыслей.
— Ты очень похожа на нее, — сказал, помедлив, Тони. — Что ж, таковы мои предложения, Элизабет. Соглашайся или отвергай. Честно говоря, мне все равно, что ты выберешь. — Он похлопал ладонью по бумаге. — Фактически, Элизабет, это я делаю только в память о твоей матери.