Высота заметил наблюдательную площадку вышки издалека. На душе странно потеплело. Хото собой гордился очень редко, но данный повод требовал.
Дождь молотил по-прежнему, но без недавнего ожесточения. Или это оттого, что немного пригрелся и даже мокрая насквозь одежда не промораживала до костей. А ведь где-то позади, сквозь пронзаемые ветром улочки Сиверы, бредут копейщики. Хлюпают сапогами, набравшими влаги, чехвостят никчемушного стенолаза, который — вот же сука, за неведомые заслуги, едет в одной карете с командиром! И не просто едет, вот те зуб даю, винище хлещут! А они бредут! Пешком! Злые как сто бесов каждый. Умели бы проклинать, у Хото несомненно отросло бы с десяток хвостов, а голова приросла ноздрями к заднице. Ну и девки перестали бы любить и давать. И все в том же духе. Ругательства неумных людей унылы и однообразны…
Но все же Дюссак удружил! С униженными и оскорбленными обалдуями лучше в тесном переулке не пересекаться. Им не хватит смелости даже мысленно обвинить командира, решат отплатить Высоте. Или хватит смелости, но выручит соображение, намекнув, что Хото куда легче отомстить… У него нет дурной славы в их глазах. Стенолаз и стенолаз. Мелкий, тощий. Похмельный, опять же.
С другой стороны, Высота нисколько тех верзил не боялся. Молодые, глупые. Этакие откормленные вариации на тему его подельников Анри и Фэйри.
Дюссак, молча смотревший в окно, вдруг повернулся.
— Высота, знаешь, на кого ты сейчас похож?
— Удиви, — буркнул стенолаз, мысли которого ушли от страшной мести верзил к идее одолжить у господина Фуррета сухие штаны. Хотя бы на время разговора.
— Ты прям ворона. Из которой долго драли перья, а потом, недоощипанной, сунули в котел. А потом высунули.
Хото засмеялся:
— Иди ты на хер, Дюссак! Если я даже и ворона, то у меня есть крылья. И я точно сбежал из котла, раз уж оказался рядом с тобой. Кстати, откуда такие поэтичные образы? Ты что, спишь с той кудрявой актриской из «Ключа»? Она красит волосы, имей в виду.
Дюссак поперхнулся, отвел взгляд.
— Аккуратнее ты с теми актрисками. Они красиво скулят, но потом может выскочить сыпь.
Для пущей убедительности, Хото сунул руку в штаны, и начал с удовольствием чесаться.
— Переигрываешь, Высота, прямо хамским образом, переигрываешь! Тебе и медяшки не кинут даже на самой богатой ярмарке.
— Не сильно и хотелось, — тут же прекратил представление Хото, сел ровно, уставился на проплывающие мимо дома, — Но насчет опасности крашеных девок имей в виду, я тебя предупредил. А хочется извращений, так сходи к членодевкам. Только выбирай тех, кто хер бреет. Чтобы мандавошками не делиться.
Дюссак покрутил пальцем у виска, сплюнул трижды.
— Высота, ты, как вижу, ни хрена не протрезвел. Вот к чему это было?
Хото молча пожал плечами, все так же глядя мимо.
— Дождь, — сам себе ответил Дюссак, — все дело в дожде.
Глава 5
Встречная восьмерка
«Якорь» был безобразно велик, занимая целый квартал. На первом этаже располагался кабак. На втором — кабак поприличнее, куда всех подряд не пускали — за этим строго бдил усиленный наряд городской стражи. На третьем — гостиница на четыре десятка отдельных комнат и четырех кубриков — в каждый человек двадцать напихивалось, и даже не в пять слоев.
А на четвертом, между всем этим разнообразно слоеным пирогом и выгоревшим небом, располагался господин Фуррет. Выше него никого не было. Ну кроме пары наблюдателей на вышке и птиц. Но это не серьезно — каждый признавал.
С одной стороны, каждый день приходилось то подниматься и спускаться по нескольку раз. А господин Фуррет давно перешагнул границы бесшабашной юности и зрелости, и который год приглядывался к старости, пробуя ее, будто ростовщик подозрительную монету. Старость отдавала затхлым привкусом во рту, щелканьем в коленях и болью в суставах.
С другой стороны, если кто решит прийти к господину Фуррету незваным, то этому храбрецу придется пробиваться сквозь три этажа, набитых людьми, словно бочка селедкой. Званый же, в этой толчее терялся листом в весеннем лесу, и никто бы его не запомнил и не заметил — много таких!