— Чем тебе плох повод? Мы зато посмеялись, а смех продлевает жизнь.
— Странно, — покачал белоснежной головой Бьярн, — никогда не любил смеяться, а пережил всех.
— Это Смерть посмеялась над тобой, не более того.
Наконец-то долгий подъем кончился. Карета остановилась под длинным и высоким дощатым навесом — и дождь с солнечными лучами остановит, и чужие глаза меньше разглядят. К дверце тут же кинулось два прихлебателя — еще один стражник стал чуть в сторонке, вскинув арбалет-цагру к плечу.
Однако! Дрогнет рука, и все! Хлопнет тетива, и тяжелый болт пробьет насквозь — разве что оперение из тонких дощечек застрянет в ребрах.
Хото уступил честь первым выходить Дюссаку — его знали в лицо, так спокойнее. Следом и сам спустился по короткой — в две перекладинки — лесенке. Стража явно ждала кого другого — рожи так и вытянулись. Но пригляделись к богатому хубону, слегка обмякли. Птицы низкого полета такой не заработают, да и побоятся на плечи накинуть.
— Наверх? — уточнил он у Дюссака, уже успевшего заметить какой-то непорядок и начавшего распекать подчиненных. Что не так, Высота не понял, но подзатыльники так и мелькали.
— Думаешь, лучше сразу в подвал? — прищурился Дюссак, оторвавшись от воспитательной экзекуции.
— Я там не был, вдруг что интересное. Или сундуки с золотом наш господин Фуррет хранит где-то в другом месте?
— Может, тебе еще и ключ от подвалов дать? От мертвого осла уши, мастер Хото! А нам, да, действительно, наверх. Не всю ты память пропил, молодец!
— Постоянство — первый признак мастерства! — многозначительно проговорил Высота, и, прочистив нос, громко харкнул в лужу, под ноги арбалетчику.
Тот дернулся, но тут же снова принял суровый вид цепной гиены.
Конечно же, наверх их повели не через главный ход — возле него как раз кого-то избивали — стадия разбитой морды уже прошла, и несчастного методично и вдумчиво забивали ногами насмерть. Рядом стояло два скучающих стражника, делая вид, что все так и надо. За углом нашлась неприметная дверца, настолько неприметная, что, не зная тайны, мимо пройдешь и не почешешься.
За нею обнаружилась лестница. Дюссак и Хото молча зашагали наверх. На каждом этаже их встречала дверь с небольшим смотровым окошком и парой хмурых верзил за нею. Верзилы были огромны, и явно умны — этакие откормленные кабаны, готовые в любой миг поднять вражину на клыки. Никакого сравнения с теми оболтусами, с которыми Дюссак приехал в гости. Нарочно таких безалаберных взял? Показывая, мол, с миром заявился?
Лестница закончилась коротким коридором.
— Ну все, — выдохнул сквозь зубы Дюссак, — почти пришли.
— Почти — не считается, — поправил его Высота. И первым шагнул по знакомому пути.
Стены коридора были завешены плотной тканью. И за нею, Хото был готов голову дать на отгрыз стае мяуров, сидели бойцы в полной боевой готовности, с копьями в руках. Готовые при первом признаке опасности, сунуть длинное и хорошо заточенное перо в негодяйскую печенку. Словно в предчувствии стального жала, печенка судорожно задергалась. Во рту стало очень гадко…
Коридор, как и все предыдущие, кончился дверью — массивное сооружение — плечом не вышибешь, все кости переломаешь.
Первым, что увидел Хото, войдя в кабинет господина Фуррета, стала гнусная ухмылка зажившийся на свете мумии. Стенолаз выругался.
Впрочем, Бьярна от вида Высоты тоже перекосило. Оба синхронно сплюнули.
Господин Фуррет и Дюссак, явно ожидавшие подобного, хохотнули.
— Вижу, вы друг другу очень рады, — хмыкнул Фуррет.
— Аж блевать тянет, — признался Бьярн.
Хото вежливо промолчал. Так показалось со стороны, разумеется. Стенолаз не на словах, а на деле боролся с приступом тошноты — в кабинете отчаянно пахло какими-то цветами и тому подобными благовониями. Высота и так-то запахи не особо переносил. А уж в нынешнем своем состоянии — пьяном похмелье — его и вовсе выворачивало наизнанку.
— Ладно, господа! — вымолвил Фуррет, внимательно глядя на позеленевшего стенолаза, — будьте добры, оставьте меня и мастера Хото на несколько минут. А ты, — оглянулся он на Высоту, — марш к окну! Заблюешь ковры, спишу в галерники!
Хото, не заставив повторяться, кинулся к приоткрытому окну, жадно начал вдыхать свежий воздух, очищая легкие от липкого аромата.
Бьярн долго и со вкусом выбирался из кресла, поминая наглых малолетних ублюдков, не знающих отца. Вот мать-то их, Бьярн знал лично, да…
Дверь мягко захлопнулась за спинами ушедших.