— Как же он красив! — шептала девушка, закрыв глаза и спрятав ладони под щёку.
И вот настал день. Из-за горизонта медленно поднялось солнце. Весь лагерь, все повозки ожили, всё пришло в движение. Заржали лошади, раздались голоса людей, лай собак, скрип колёс. Всё завертелось.
Но во всём этом шуме, гуле, было что-то невероятно нервное. Ведь все, кто собрался в Амарилло, знали, что этот день может стать решающим в их жизни.
Это было грандиозное зрелище. Сотни повозок, экипажей, всадников двинулись в поле — туда, откуда должны были начаться гонки. Многие даже не завтракали, им не терпелось как можно скорее занять место у стартовой линии, а стартовой линии ещё не было.
Два солдата взяли упряжку волов и провели с востока на запад по непаханной земле глубокую борозду. Эта борозда и должна была быть линией старта. За неё никому не дозволено было заходить. Накануне было построено ещё несколько лёгких вышек, на площадках которых располагались судьи и распорядители этого удивительного зрелища.
Приехали фотографы, они уже тоже готовились, подбирая себе наиболее выгодные места, поглядывая на ослепительно-яркое солнце.
Но больше всех, конечно же, волновались люди. Они нервничали, грубили друг другу, вчерашнее дружелюбие исчезло, и сейчас каждый видел в своём соседе соперника, а не друга, на которого можно положиться.
Животным тоже быстро передалось состояние людей. Лошади беспрестанно ржали, били копытами землю, не стояли на месте, нервно стригли ушами. И наездники чувствовали себя не очень-то уверенно.
А к линии старта, которая протянулась на две мили, всё тянулись и тянулись от Амарилло повозки, фургоны, телеги, ехали всадники, придерживая пока ещё лошадей, не пуская их вскачь. Ведь скорость вскоре понадобится, ведь после полудня начнётся то, ради чего, собственно говоря, все эти люди и собрались.
Мексиканцы, испанцы, португальцы, бразильцы, французы — кого здесь только не было. Слышались самые разнообразные языки, самые разные проклятья и ругательства, а также молитвы, произносимые на разных языках. И во всех молитвах, во всех проклятиях было одно и то же — люди просили, чтобы господь заступился за них, помог именно им, именно ему и не дал победить соседу.
Всем было ясно, что все, кто участвуют в гонках, не могут быть победителями, ясно, что на всех участков не хватит. И только тот, кто доберётся первым, кто первым выдернет флажок и воткнёт в землю свой, станет её владельцем.
Поэтому все злились друг на друга, кричали, ругались.
Чтобы лучше, видеть, солдаты быстро расставили через каждые сто метров шесты с белыми флажками. И теперь стоило кому-нибудь переехать через чёрную борозду, как слышался властный окрик кого-нибудь из военных:
— Назад! Назад! — раздавался крик.
И человек был вынужден осадить лошадь, спрыгнуть с козел, если он был на повозке, и толкать лошадь назад. А ведь сзади уже подпирали люди, уже собрались желающие стать поближе к стартовой черте.
В общем, столпотворение было невероятное. Но и к тому же, во всём этом было ещё и невероятное возбуждение. Какая-то странная радость, как обычно перед началом боя. Каждый надеялся, что, в конце концов, сегодня всё может разрешиться, и уже не надо будет страдать, переживать. Поэтому на многих лицах время от времени появлялись нервные улыбки.
Отцы семейств сидели на козлах фургонов, а в фургонах сидели их дети. Малыши с интересом разглядывали то, что происходит вокруг. Они высовывались, приподнимали полог, смотрели по сторонам. Они ещё никогда не видели так много людей, нацеленных на одно и то же, нацеленных туда, за горизонт, где за голубоватой линией расположена какая-то чудесная земля, их земля, вернее, пока ещё не их, но может стать их и потом от отца достанется им — детям.
— Скорее! Скорее! — кричал какой-то мужчина, настёгивая лошадь. — Мы должны успеть!
А место у черты уже было занято, и мужчине в чёрной шляпе пришлось довольствоваться третьей шеренгой. Он был явно раздосадован и стал срывать зло на своей супруге, крича, что это она виновата, что они так поздно выехали из Амарилло и опоздали занять место в первых рядах стартующих.
Возбуждение царило невероятное, хотя до старта было ещё добрых пять часов. Но людям не терпелось, ведь они так долго стремились, так мечтали как можно скорее завладеть этой землёй. И теперь, когда оставались последние часы, последние мгновенья, люди были вне себя.
У многих вообще пропал дар речи. Они сидели, угрюмо насупившись, глядя в землю или в небо, беззвучно бормоча молитвы или посылая проклятья на головы соперников.