— Может, стрелим? — шепнул Павел. Бестужев помолчал и отрицательно качнул головой. Тем временем стали видны три силуэта в лодке. Бестужев попросил Павла незаметно спуститься в трюм, разбудить людей и, как только послышится голос, выставить стволы. Нагнувшись, тот вышел из будки, тихо открыл люк и спустился вниз.
А лодка уже скрылась за кормой баржи. Охранник тревожно глянул на Бестужева, тот приставил палец к губам. Чуть позже у трапа возникла чья-то голова, потом другая. Когда двое поднялись на палубу, Бестужев приоткрыл дверь и спокойно спросил:
— Что, братцы, в гости пришли?
Пришельцы вскинули ружья, но тут с треском откинулись дверцы люка, и из трюма показались три ствола.
— Не стрелять! — приказал Бестужев. — А вы — оружие на пол!
Охранник зажег фонарь. Мужик, что повыше, поздоровее, подал свое ружье соседу, тот наклонился и положил ружья и нож. А первый взялся за конец лезвия своего ножа и метнул его в палубу. Вонзившись в пол, он задрожал, закачался.
— Куда ж вы с кремневками? — увидев ружья, усмехнулся Бестужев. — А где там третий?
— Эй ты! Давай сюда! — крикнул Павел. Тот молча поднялся на баржу. Явно моложе, совсем еще юнец. Ни бороды, ни усов, худощав.
— Что на дожде стоять? — сказал Бестужев. — Какие-никакие, а гости. Пошли вниз.
В трюме зажгли еще две лампы. И тут Бестужев рассмотрел разбойников. Внешне они мало отличались от рабочих каравана, но в облике их была какая-то одичалость. Глаза настороженные, видящие и оценивающие все разом и вовсе не испуганные. Разбойники явно не теряли надежды на выход из положения. Старшему лет пятьдесят, среднему — около сорока, а безусому — лет семнадцать. На более ярком свету проглянули тунгусские черты — глаза и волосы темные, скуласт, но узколиц.
— Ну, сказывайте, кто вы, откуда? — спросил Бестужев. Те, что помоложе, глянули на пожилого. Поняв, что это — старшой, он обратился к нему — Как тебя звать-то?
Тот глянул с прищуром. Ну и глазищи! Явно убивец! Потом качнулся на ногах, словно решая, стоит ли говорить.
— Никифор, — наконец хрипло буркнул он.
— Давно бы так. А меня — Михаил Александрович. — Бестужев протянул руку. Никифор удивленно глянул на нее, потом неуверенно подал свою. Средний назвал себя Архипом, а младший — Семеном.
— Вот и познакомились. Садитесь, в ногах правды нет.
— А где она есть-то? — молвил Никифор, садясь на лавку.
— Знакомые речи правдолюбцев, в грешники подавшихся, — сказал Бестужев. — Давно ли в тайге?
— Так вам и скажи! — видя, что расправы не будет, Никифор осмелел. — Эвон народу сколько, а я тут исповедуйся.
— Не нравится здесь, идем ко мне.
— Михаил Александрович — укоризненно произнес Павел.
— Не бойся! Я им слова генерал-губернатора передам: явитесь с повинной — все грехи долой.
— Ну уж! Грехов-то наших не счесть. — Ладно, пошли! — встал Бестужев.
— А вдруг сбежим?
— И бог с вами! Я вас и так отпущу. Зачем вы мне тут? Работники, правда, нужны, но ты же не согласишься. Да и надо, чтоб ты слова Муравьева другим передал. — Спустившись с баржи, Бестужев пошел впереди, за ним — трое пришельцев, а сзади Павел. Охранников, которые хотели сопроводить их, Бестужев не взял.
— Ну, барин! — громко сказал Нпкпфор. — А вдруг дружки мои тебя да конвойного на мушке доржат?
— И пусть держат, — спокойно ответил он. — Порох-то небось отсырел. А сзади не конвойный, а помощник мой.
Сказав так, Бестужев все же почувствовал себя не очень уютно, но виду не подал и даже предупредил о колоде, лежащей на пути. И пока они шли, он несколько раз слышал птичий посвист, но это были явно не птицы, а дружки Никифора, дававшие знать о себе. Поднявшись на свою баржу, он ввел гостей в каюту, разбудил Чурина, попросил его растопить печку.
— А вы раздевайтесь, одежду посушите, промокли ведь.
Более всего озадачивало Никифора спокойствие Бестужева. За долгие годы разбоя он испытал всякое — и отчаянный отпор, и смертельный страх жертвы. Но видя самое простое, почти дружеское обхождение, Никифор не знал, как быть дальше.
— Может, выпьем для сугрева? — спросил Бестужев. Гости в недоумении переглянулись. — Павел, подай-ка чам.
Тот, ворча что-то, достал штоф, рюмки, закуску.
— Давненько не пивали нашу, расейскую, — сказал Никифор, — только шанси, будь она неладна.