ЭМИЛЬ ШЕРШНЕВ
Проснулся Бестужев, когда на улице было светло. Казакевич уже уехал. С кухни доносились чьи-то голоса.
— Как же ты говорил? Неужто по-французски знаешь?
— А как же! По-ихнему еще на «Ла фортэ» говорить начал, когда в Европу шли, а там за два года плена — и вовсе. Да у французов много слов наших — револьвер, рикошет. Штаны у них — панталоны; шляпа — шапо. И имена схожи, я вот здесь Емельян, а у них — Эмиль…
Бестужев поднялся, вышел из комнаты. Два солдата, которые вчера рубили дрова, поздоровались и начали надевать шинели. Когда они вышли, Эмиль буркнул:
— Расселись, серосуконники. Это я со скуки с имя.
— Узнаю матроса, но стоит ли перед солдатом нос драть?
— Солдат он солдат и есть, не чета нам — флотским…
Пока Бестужев ел, Шершнев продолжал свое:
— Флот завсегда первый. На смотрах сначала наши стоят, потом кавалерия, антилерия, а уж на самом краю — пехота.
— Это смотря с какого края глядеть, — усмехнулся Бестужев. — Давно ли на флоте?
— С двадцать четвертого. На «Проворном» начал.
Услышав название фрегата, Бестужев замер от удивления.
— Первое плавание, как первую бабу, всю жизнь помнишь. А мне повезло — офицеры попались хорошие, обходительные. Никто не дрался. Лермонтов, братья Беляевы, братья Бодиско. У Дмитрия Николаевича Лермонтова брат Михаил Никрлаевич был, стихи сочинял. Небось слыхали, про Бородино написал?
— Не он, а его племянник — Михаил Юрьевич.
— Но лучше всех на корабле был Николай Александрович Бестужев…
Тут Михаил не выдержал и сказал, что это его брат. Эмиль всплеснул руками:
— Господи! Бывает же такое! Жив ли он?
— Умер два года назад.
— Такой человек был! Царство ему небесное! — перекрестился Эмиль и стал рассказывать, как на Балтике их трепал шторм, как вышли к Па-де-Кале, потом к Бресту, оттуда — к Африке. Слушая его, Бестужев думал, как тесен мир, как судьба сводит его с людьми, знавшими и брата, и других декабристов, и нынешнего адмирала Михаила Лермонтова. Тот был на два года моложе Николая Бестужева, но по службе шли чин в чин.
Четырнадцатого декабря, когда брат Николай вместо Якубовича прибыл в экипаж и начал выводить моряков, Михаил Лермонтов и генерал Шипов стали отговаривать его. Шипов был одним из основателей Союза Спасения и Союза Благоденствия, но потом отошел от общества. Трубецкой перед самым восстанием пытался склонить его на свою сторону. В подчинении Шипова помимо Гвардейского экипажа находились Семеновский и Лейб-гренадерский полки — он ведь был бригадным генералом. Шипов колебался, не зная, чью сторону принять — Константина или Николая, но, поняв, что дело вовсе не в этом, а в том, чтобы возглавить восставших, отказался от риска.
Однако, судя по его поведению 14 декабря, он действовал не так круто и решительно, как можно было ожидать. Почувствовав это, моряки отказались присягнуть. Лейтенант Вишневский потребовал показать подлинник Манифеста, а Шипов, возмутившись дерзостью офицера, приказал тому отдать свою шпагу. В знак протеста некоторые командиры тоже отдали свои шпаги и фактически добровольно пошли под арест. Тем временем Петр Бестужев прибежал с площади, передал просьбу Мишеля ускорить выход моряков. Брат Николай поручил Дивову и Беляевым освободить арестованных. Моряки зашумели, схватились за ружья. В это время донеслись выстрелы с площади.
— Ребята! — крикнул Петр Бестужев. — Слышите стрельбу? Это наших бьют!
— За мной! На площадь! — скомандовал Николай Бестужев.
Командир экипажа Качалов хотел воспрепятствовать выходу, но остановить лавину было невозможно. Тогда Качалов бросился к Николаю Бестужеву, схватил его за плечи.
— Что вы делаете? Опомнитесь!
— Прочь! — Бестужев вырвался из его рук, эполет с треском оторвался от плеча, но Николай, не заметив этого, побежал во главе колонны к площади…
— Михаил Александрович! Дак вы не слушаете? — заметил Эмиль.
— Извини, задумался. А как ты на востоке оказался?
— В сорок восьмом, когда Невельской в Кронштадте экипаж «Байкала» набирал, пошел к нему, возьмите, говорю, земляка-костромича. Геннадий Иванович расспросил, выслушал и взял.
— Так ты с ним в Амур вошел?
— Вообче-то с Казакевичем, но под началом Невельского, конешное дело. Долго мыкались около — точных карт не было, а Сахалин на них полуостровом значился. Сели с Петром Васильевичем в лодку, пошли вдоль матерого берега. Чуем — течение супротив, пробуем воду — пресная. Так и вошли в Амур. В июне сорок девятого было это.