Когда Луконин замолчал, капитан встал, вздохнул и сказал неожиданно, без связи с последней фразой друга:
— Ни черта... Кончится война, подберёшь себе хорошую, душевную, поставишь новый дом на высоком берегу. Я в гости приеду рыбу ловить, — капитан подумал и прибавил, — с Борькой. Жена пишет: он, поросёнок, у дядьки из аквариума всех рыб на булавку перетаскал, в меня растёт, рыбаком.
Луконин недоверчиво усмехнулся. Про себя он подумал, что вряд ли так случится. Большое напряжение последних лет, привычка думать о других, отстранять личное притупили в нём интерес к своей судьбе. Перед началом войны была девушка, с которой он чувствовал себя легче и лучше, чем с другими, но грянула война, Луконин ушел рядовым бойцом в армию, немцы взяли Новгород, и следы Гали — так звали девушку — затерялись, как и следы Меньшой. Не то чтобы он забыл Галю, нет. Но воспоминание потускнело, и всё, что связано было с ней, казалось где-то слышанным или прочитанным в забытой книге.
— Вряд ли! — повторил он вслух. — Постарел я, Кочин. Иногда думаю: кончится война и растеряюсь, — как быть?
— Брось, брось! — сердито перебил Кочин, надел фуражку, отчего сразу стал выше и солиднее, протянул руку и ещё раз строго сказал: — Брось! Муть это всё. Да, я планшет у тебя хотел попросить, мой осколком пробило, а у тебя два... Выручи друга.
Всё хорошее и неожиданное приходит просто. И если бы Луконину сказали, что спустя месяц после этого тоскливого вечера он встретит Меньшую, воображение его нарисовало бы самые трагические и сложные картины. Он только что пришел от комбата, рота выходила из боя и становилась на отдых в глухом немецком городке. Солодовников доложил, что его, Луконина, спрашивает какая-то девушка.
- Это из освобождённых девчат, я просил, чтоб прислали поубраться, — пробормотал Луконие, стяговая с плеч пыльную гимнастёрку. — Скажи Конюшкову, чтоб мыла дал и показал, какие дома убрать. Да воды тащи похолоднее...
Солодовников объяснил, что девушка хочет видеть именно его, Луконина. У старшего лейтенанта мелькнула мысль: может быть, землячка, ему уже приходилось встречаться в Германии с новгородскими. Он вышел из дома и увидел на крыльце высокую девушку, повязанную яркой косынкой, она держала правую руку у рта и покусывала тонкие пальцы. Заметив этот жест, Луконин вдруг ощутил болезненный толчок в сердце: так покусывала пальцы Меньшая, когда была чем-нибудь взволнована. Он стиснул губы и уцепился правой рукой за ремень; тогда девушка улыбнулась и тихо назвала его по имени.
— Как же это ты? — пробормотал Луконин, всё ещё не веря, не понимая.
— Я к тебе, — вздохнула девушка, хотела засмеяться, но отвернулась, уткнулась лицом в стену и беззвучно заплакала.
Потом они сидели на пыльном диване, в комнате с проломанным потолком и множеством уцелевших расписных тарелочек на стенах. Разговор вязался с трудом. Меньшая разглядывала брата, следила за Солодовниковым. Узнав, что гостья — сестра командира, Солодовников ощутил приступ хозяйственного энтузиазма, вооружился тряпкой и принялся заводить стенные часы. Луконин услал его, но разговор не оживился, лицо Меньшой погрустнело, она нахмурила брови и вопросительно взглянула на брата.
«Очерствел я, — с горечью подумал Луконин. — Ведь сестра, родная сестра! Сколько лет не виделись? Год войны за три года считается, он подсчитал и испугался: по военному счёту, выходило двенадцать лет. — Большой срок, за двенадцать лет можно целую жизнь прожить! Как прожила эти годы Меньшая? Расставались — была тоненькая заплаканная девочка, а теперь пришла девушка с незнакомым лицом, сидит рядом и думает о своём. О чём она думает? Почему молчит? Почему ей нелегко и нерадостно с братом?»
— Не рад? — с вызовом, сурово спросила Меньшая.
— Нет, что ты, рад, конечно! — заторопился Луконин. — Рад. Значит, ты сначала в лагерь попала?
— Да... Стариков в один лагерь погнали, меня — в другой. Так я больше их и не видела. Три месяца в лагере побыла, решила бежать. Били очень и ещё другое, — она нетерпеливо дёрнула плечом, отвела глаза. — Часть немецкая близко стояла, солдаты приходили, брали девушек в казармы. Многие девушки сговаривались, и когда вечером вели с работы, разбегались в стороны от конвойных. Ну, тут, конечно, на счастье рассчитываешь: кого подстрелят, кто уйдёт.
— И ты бежала?
— И я. Мы хотели на родину уйти, да заблудились — поймали. Зашли переночевать в развалины, а тут облава. Избили, конечно, и угнали дальше в Германию, на завод. Ох, и озлобилась же я!..