…Вагон наконец мелко задрожал, дернулся в последний раз и остановился. Заспанная проводница объявила:
— Дальше не едем, выходите в оба конца вагона!
День второй
Тусклое февральское утро я встретил на привокзальной площади, рябившей ребристыми барханчиками спрессованного снега. Видимо, ночью был ветер. У автобусного павильона стояли автомашины самых разных марок. Тупорылые автобусы атаковывались пассажирами с чемоданами и мешками. Счастливцы усаживались в кресла и торопили шоферов. Неудачники стучали кулаками в двери и стекла, иные матерились и бежали к «газикам» и басовитым ЗИСам.
Автобус на Красномостье был уже переполнен. Водитель в черном полушубке и с полукруглой сумкой на груди звенел медяками и отрывал билеты, переспрашивая остановки. Он заметил мои усилия протиснуться в салон и предупредил:
— На мою шею можешь не рассчитывать — она у меня не плацкартная!..
Но я поставил свой чемодан на попа и сел на него:
— Мне до райцентра!
— До райце-е-нтра! — передразнил водитель. — Гони рубль тридцать за себя и рубль сорок за чемодан!
Я вложил в протянутую ручищу деньги, силясь понять, почему чемодан ценится дороже меня самого, а он сунул мне кусочки ленты и вздохнул:
— Жалко мне вас! — И шепотом: — Билетики-то в райцентре вернешь!
Я не видел этой тряской многоверстовой дороги. Автобус прыгал на бесчисленных выбоинах, его отчаянно заносило, пассажиры проклинали шофера, но тот и ухом не вел: цепко держался за баранку, зорко глядел через стекло на грязную, разбитую дорогу.
Однако ж в райцентре, выходя из автобуса, я перед самым шоферским носом разорвал билеты на мелкие кусочки. Тот мстительно сощурил глаза и обозвал меня «жлобом».
В длинном коридоре райисполкома я отыскал дверь с табличкой «Отдел культуры».
За столом сидел мужчина лет тридцати. Я представился. Он протянул мне руку:
— Заведующий отделом Чайкин, Леонид Владимирович.
Предложил мне сесть и стал читать мое направление. У него было выразительное лицо: выпуклый лоб, вздернутый нос, тонкие губы и четкий подбородок. А глаза ясно-серые, сосредоточенные. Брови темные, узкие, с изломом. Брови особенно выразительные — по их движениям можно определить настроение, догадаться, о чем думает или хочет сказать человек. Наконец Чайкин кончил читать, положил бумагу на стол, прихлопнул ее ладонью и прямо, весело посмотрел на меня:
— Баяном владеешь?
— Само собой!
— А ты попробуй! — он достал со шкафа коричневый футляр. — Тульский!
Я легонько прошелся по клавишам и «выдал» «Червону руту».
— Добро! — хлопнул ладонями мой слушатель. — Будешь работать худруком в районном Доме культуры!.. Директор там, правда, с дурью — наплевать!.. Его райисполкомовское начальство, туда из доротдела перебросило, а со мной, понимаешь, не посчитались… Но — до времени! А в Доме культуры я все равно каждый вечер бываю, так что… начальства у тебя хватит, в обиду не дадим! — Чайкин довольно хохотнул.
«Только этого еще мне и не хватало!.. Директор «с дурью» — днем, а умный завотделом — вечером… Ничего себе — житуха! Куда уж самостоятельней!..»
— Н-нет, — заколебался, — меня направили не к вам, а в Красномостье…
Видимо, ему не понравилась моя нерешительность — он досадливо поморщился:
— Послушай, если не хочешь худруком — поработай инспектором отдела, присмотрись… Идет? — И стал смотреть на меня пытливой требовательно.
И уже твердо я заявил:
— Не лежит у меня душа к райцентру!.. С малых лет!
Чайкин удивился:
— Ну ты дае-ешь! — и отвернулся к окну.
И была неловкая пауза. Потом, повернувшись, Чайкин еще раз пристально посмотрел на меня и улыбнулся. И была в этой улыбке симпатия, присущая только его лицу.
— А знаешь, в этом Красномостье великолепный народ! А клуб… Но мы к следующей зиме новый отгрохаем!