Зазвонил телефон. Чайкин снял трубку, говорил недолго, а потом сообщил:
— Председатель райсоюза всех обзванивает. Нужно отправить одну девчушку в Красномостье, так что не один ты туда новичком заявишься… Я сейчас в тот край председателю сельсовета позвоню, может, лошадку свою пришлет…
И снова снял трубку и долго вызывал Красномостье. А еще дольше рассказывал председателю сельсовета обстоятельства дела. Переспрашивал:
— Что значит, дуракам закон не писан?.. А-а-а… Лошадь жалко? Как это: «Лучше сами, чем лошадь и сани?» Тридцать-то верст?! Вы же сами говорили, что «не услышишь песни — от тоски хоть тресни!..» Во-во!.. Как парень? Ну? Вы ж меня знаете!
Чайкин наконец закончил с телефоном, вытер обильный пот со лба, шумно вздохнул:
— Порядок! Через час-два прибудет сюда председательская лошадка… — Он вдруг хитро подмигнул мне: — Учти, что тамошний председатель для самодеятельности — клад! Сплошной фольклор: пословицы, поговорочки сам придумывает, даже частушки пишет!.. А главное — лет тридцать разными организациями руководил, даже мое кресло когда-то под ним было! Словом, «гвардеец»! Но… держи ухо востро… Ему хоть и осталось два года до пенсии, но «инициативы» всяческой еще на полвека хватит. — И опять за телефон: — Сейчас я позову, девчонку-то…
Вскоре в кабинет вошла девушка лет двадцати. Робко поздоровалась, села на предложенный стул. На ней было синее пальто и такого же цвета шапочка. Словно не чувствуя уверенности в себе, она положила руки на колени. Чайкин предложил знакомиться. Опустив загнутые ресницы, девушка встала и представилась:
— Дина… Калугина.
Когда я назвался, она подняла большие светлые глаза и, прищурившись, осмотрелась. Теперь я увидел веснушчатое лицо, плутоватый носик и чуть припухшие, капризные губы, И как я сразу не заметил эти веснушки! Должно быть, на холоде они гаснут, а в тепле загораются…
Дина посмотрела в окно в даль непонятную, даль далекую. Было уже половина двенадцатого. Солнце выкатилось из-за облаков. Разгорался яркий ветреный день. У горизонта низко и густо кучились тучи, обступая село со всех сторон. А с зенита прямо в окно смотрело ослепительное небо…
…Втроем с возницей мы свободно разместились в ухарских председательских розвальнях. Выехали в шестом часу вечера. Сразу же за Меловаткой (так назывался райцентр) начиналась степь. Усилился ветер. Темные, густые тучи пали на степь, дыша снегопадом. Завивались из-под полозьев вихрастые бурунчики, прыгали по дороге сизые вороны.
Дина то и дело натягивала на свои круглые колени полы коротенького пальтеца, теснилась к борту розвальней, может стесняясь меня. Степь то наплывала на нас белой пеленой, то разлеталась необозримо. И куда ни посмотришь — легкий пушистый снег. Ни вмятины, ни точечки сажи не было на том пространстве, которое охватывал глаз.
Возница цыкал на дюжего, заиндевевшего мерина — кружилось кипенное безмолвие степи. Ветер забирался под воротник, пронизывал тело мелкой дрожью. Донельзя замерзшая Дина заговорила первой:
— Что ж, мы так и будем молчать? Давай хоть разговорами греться!
— А я не молчу. Я думаю.
— А-а-а… — В ее голосе послышалась легкая ирония.
В это время возница остановил мерина и соскочил с розвальней. Обошел их по-хозяйски, сбивая снежные комья с верха полозьев. На нем был здоровенный тулуп, и он походил на огромную снежную бабу. Потом он неторопливо закурил пахучую махру. И к нам:
— Окоченели, поди, а?
— А вы как думали! — ответил я, раздражаясь его медлительностью, — в тулупе, конечно, можно и не спешить…
— С тобой-то ничо не сделается!.. А вот от барышни уж и пар не идет… Вы, городские, безо всяких понятий об наших краях! Попривыкли там за высокими углами шастать в затишке… И пошто вас только несет сюды, гуси вы перелетные!.. Рыбалки сейчас никакой нету, купания тоже…
— Ну это уж не ваше дело! — перебил я его. — Поехали!
— А ты мне не «выкай»! Один я тут! — Он сиял тулуп: — И зовут меня Васька, по фамилии Жульев, но это в метриках, а так я с мальства — Жулик… Нате-ка лучше укройтесь потеплей, Василий Иванович человеку не враг! — Он кинул нам тулуп.
— Спасибо! — поблагодарил я. — А вы?
— А мы с Рюриком привычные. Рюрик своим ходом греется — на то он и жеребец, а я ране в одной телогрейке, что на мне, ездил… Тулуп-то мне Семен Прокофьич года три назад в премию дал…
Он проворно вскочил в розвальни:
— Па-а-а-шел!
Я укрыл Дину большей половиной тулупа. Минут двадцать ехали быстро. Я все укутывал Дину, потому что снег от быстрой езды завихрялся из-под полозьев полосами, бросался в лицо. Ветер, как водяная струя, замешенный на колючих снежинках, просачивался даже сквозь тулуп. Казалось, что спрессованным ветром была наполнена вечерняя степь.