— А я что пишу?!
— У вас богатая фантазия, которая… Понимаете, очерки нужно писать так, чтобы поменьше было этой самой фантазии, чтобы конкретно и все нашим боевым языком!.. А то вы человека иногда показываете так, что впору о нем фельетон писать, а у нас газета обязана при-зы-вать! Понимаете?
— Понимаю… Чтобы ни мне, ни вам и никому ни-че-го!
— Вот оно: молодо-зелено!.. Мне всегда «чего»! У меня каждая строчка висит вот на этой шее! — он даже повернулся и показал свою толстую «газетную» шею. — Нам нужны очерки такие, чтобы… э-э-э…
— Чтобы и земля черная, и солнышко красное, и травка зеленая… И чтобы тракторист Петров задохнулся от счастья, что ему выпало наконец в третьем поле отышачить три смены без передыху, потому что напарник загулял по причине свадьбы, и чтобы Петров на последней борозде вывалился из кабины и, теряя сознание, сказал подбежавшему газетчику: «А чо обо мне писать? Я такой же, как тысячи наших людей, и на моем месте каждый бы поступил так же… Мои прадеды пахали землю, и я никогда не расстанусь с ней!..» А газетчик, смахивая набежавшую слезу, спросил: «У вас есть мечта, Петя?» И Петя ответил бы: «Есть! Допахать четвертое поле…» И уснул бы… А в это время его любимая, громыхая подойником, металась по коровнику, додаивая группу своей подружки, выходившей нынче замуж за Петиного напарника. Буренки сладко мычали…
Вспотевший редактор замычал, заслонился от меня рукой:
— Мм-мда-м…
И, уже усевшись в «Москвич», посоветовал:
— А писать — пишите!.. Будем по возможности печатать…
На этом и кончилась наша беседа с редактором…
А пока шли дожди…
В один из таких дней, после обеда, ко мне нежданно-негаданно ввалились Сергей Малышев, брат Лиды, и Виктор Малев…
Я знал, что Сергей давно уехал в город и работал там где-то, а сейчас, видимо, приехал в отпуск и, узнав, что Отаров, его одноклассник и одногодок, пребывает в Лебяжьем, да еще камнебойцем, — не поверил ушам своим! Он пришел чуть хмельным, оттого многословным и радым, то ли мне, то ли скверному дождю и вязкой грязи. Виктор же все больше молчал, косил грустноватыми глазами по горнице и много курил. Да и пришел он, верно, по Сергеевой просьбе: сколько раз я его зазывал «потрепаться» — ссылался на занятость, на бригадирство свое…
После традиционных: «Ну как? — Ничего!», Сергей вынул из кармана зеленой нейлоновой куртки бутылку «Столичной» и водрузил ее на стол, решительно отодвинув мою писанину: нашел, мол, время!.. Он заметно изменился. Лоб стал гораздо выше за счет броско обозначенных залысин; раздался в плечах, густые брови упирались к переносице в две глубокие вертикальные бороздки; Сергей был «думающим» человеком еще в школе: на его совести угробленный проекционный фонарь — гордость школьного физкабинета — и электрофорная машина, которая вертелась, по его милости, не в ту сторону…
Мы выпили и закусили дарами огорода, выращенного, конечно, тетей Пашей.
— Теперь рассказывай! — попросил Сергей.
Я коротко изложил ему последние странички своей биографии и подробно остановился лишь на карьера да на «муках творческих».
— Молодчага! — без фальши заключил Сергей.
— Уж-жасный! — вставил Виктор.
— А что? — Сергей уловил иронию Виктора. — Он, как ты, институтов заочно не кончал… Агрономических… Да только что толку-то? Где оно, твое агрономство, бри-га-дирр?..
Виктор помрачнел, воткнул в дно пепельницы недокуренную папиросу и медленно ответил:
— Я — не ты… Хоть бы и не было у меня диплома, все равно бы я не удрал отсюда… По мне… лишь бы земля была… В холодных росах… Лишь бы зори горели в полнеба… Лишь бы поуркивал трактор, да…
— Хватит вам, ребята, в самом-то деле! — прервал я его, видя, как лицо Сереги утратило прежнюю веселость. — Ведь твоя, Серега, очередь рассказывать-то! Как живешь там? Женат ли? И вообще… Небось огорожанился? Лебяжье-то вспоминаешь?
МАЛЫШЕВ:
— Вот ты говоришь: «огорожанился»… Смотря как подойти к этому слову. Если, скажем, родиться в городе и думать, что булки растут в поле готовыми, не знать, как пахнет снег и земля, а в деревне быть вроде туриста, так сказать, узнавать ее по крику горластого петуха — ну, тогда конечно… Я уж не говорю о модах и сверхмодах — этого и в Лебяжьем хватает… А вот если приехать туда не мальчиком, а мужем, как говорится, ахать на всю тамошнюю толкотню и суматоху и, учти, не хаотичную, а целенаправленную… Заглядывать в рот каждому горожанину — ведь горожане-то народ общительный и довольно эрудированный… Ну и, чтобы не оказаться белой вороной, нахвататься всего и всякого, даже перещеголять иного во всех правилах «городской игры», а… наедине с собой вдруг до слез затосковать по тому же снегу или, как Витька говорил, по земле в холодных росах… Если мучиться в ихних теплых туалетах…