Едва смерклось, как ко мне прибежал пацаненок лет десяти, лихо поздоровался и спросил:
— Дядь, ты активист?
— Мг-а?
— Ну библиотечный?
— А-а-а! Конечно же!
— Тогда, давай, валяй к Светке! Кликала, чтоб на одной ножке!
«Что же случилось? Что-о?!»
— Я сейчас!
…В библиотечной читалке человек шесть девчонок толпились у стола и бубнили что-то себе под нос с густо исписанных листков…
Увидев меня, Светлана непривычно жалко улыбнулась и сообщила:
— Вы… ты готов? Сегодня перед кино наш вечер!..
— Ну почему?! Что случилось-то?
— Так надо… — Была она побледневшей и строгой, а потому сказала решительно так, что и не отговоришь…
— Ох, и страшно ж мне! — подошла, нет, подскочила Лида Малышева.
— А чего тут страшного?! — вынырнул откуда-то из недр стеллажей Коська. — Лектора вон перед каждым фильмом по часу треплются, а у нас — стихи!.. Сперва Светлана Андревна, потом девки, потом я, а потом уж Петрович! И все — в рифму! А?
В библиотеку зашел киномеханик Ваня Звоников — тощий двухметровый «фитиль» с маленькими и злыми глазками. Он ударил рукой по своему брючному карману — густо звякнули медяки:
— Билеты все! Зачинайте свои стишки, а то мне люди шею будут мылить! Вы-то отбрешетесь и слиняете, а мне целых одиннадцать частей крутить, плюс в трех из них лента порвана, а клеить нечем!
— К утру прокрутишь! — насмешливо сказал Коська. — Если, конечно, Зойка не помешает!.. А то иной раз не на экран — на вас в кинобудке глядеть охота: и чего она у тебя так визжит?
Ваня показал Коське кулак и вышел, громыхнув дверью.
— Что же все-таки произошло, Свет? Почему так скоро и…
— Потом скажу… Все потом!
— Но как ты будешь читать? Ты погляди на себя-то!
— Потом…
Мы пошли в зал. В фойе Серега Малышев ухватил Лиду за кисть руки:
— Сестра Лидия! Боже мой! Отцепи этого паука со своей молодой груди!
— Это ромашка! Пусти! — дернулась было Лида.
Но Серега ловко отцепил аляповатую брошь с Лидиной кофточки и добавил:
— Не знаю, что у тебя в голове, но если там накручено, как и на голове, — лучше не показывайся на глаза драгоценнейшей публике!
Лида шмыгнула носом. Сергей пошел в зал, заверив, что дома он с Лидой поговорит чисто по-родственному.
А зал был переполнен, и галдеж стоял тут такой, что тишину, казалось, нельзя было установить даже пушкой. У сцены красовался длинный стол, покрытый зеленым бархатом (половина занавеси сцены была снята), рядом трибуна, на ней стакан и графин с водой.
Участники вечера поэзии робко рассаживались за столом. Мы с Коськой уселись в самом центре и с самым независимым видом (мужчины же!), а Светлана дрожким от волнения голосом объявила, что вечер можно считать открытым. Галдеж утих настолько, что можно было услышать несколько жидких хлопков и шиканье первого ряда на второй, второго на третий и так далее по порядку…
Светлана встала за трибуной и стала говорить тихим голосом…
Три минуты полнейшей тишины… Я слышал только ее голос, ждал, когда она наконец увлечется и «возьмет на себя» зал…
Но она не увлеклась. И слушатели тоже. Тишина стала поскрипывать, покрякивать, поерзывать. В конце концов крепко устоялся умеренный гомон — Светлану не слушали…
«Как это все на нее не похоже!.. Да она и на себя не похожа сегодня… Что же все-таки произошло?» — думал я, а сам на клочке бумаги написал Коське идиотскую записку: «Что ж ты не защитил Лиду в фойе от Сереги?» Тот ответил на том же листке: «Я его боюсь: он лупил меня два раза, когда пришел из армии. Мы у них в саду яблоки воровали».
«Ах, Светка, Светка!.. Трудно тебе, что ли, обо всем было рассказать мне? И об отце и об… А может, я для нее…» — а сам писал Коське: «Кто эти девочки, что сидят с нами за столом?» Коська: «Муся, Нюся, Дуся, Люся и Маруся. Светлана Андреевна носила им книжки на ферму и вовлекла».