Современная идиллия. Осколки потерянного рая.
Иногда тоже мечтаю о таком.
Правда, только в том случае, если удастся убедить себя, что такая жизнь у меня получится: что вместо стремлений смогу обзавестись привычками, и прошлое, которое не выбирал, больше не сможет определять мое настоящее и будущее. Не будет приходить во снах красными скалами и серыми провалами пропастей, заставляя внутренности судорожно сжиматься над очередным узким карнизом.
И смогу поверить, что женщина, с которой делишь ночью постель, не предаст тебя днем.
В ночь, сверху, из черноты, тихо падает снег. В голову мягкими ударами бьет хмель.
Иногда эти удары становятся ощутимыми. И тогда, чтобы не качнуться, я прислоняюсь спиной к фанере входной двери подъезда. Точно такой же, что хлопнула у меня перед носом некоторое время назад.
Вспоминаю суженые глаза Наташки перед тем, как она повернулась ко мне спиной. Глупо ухмыляюсь в темноту, пожимаю плечами.
Это единственное, что мне остается делать. Не объяснять же в самом деле, что она сама выпустила джинна из бутылки. Пусть довольствуется тем, что получила сегодня порцию романтических серегиных историй.
Сейчас я не в том настроении, чтобы размышлять, как буду мириться со своей подругой. Меня больше волнует отсутствие мужика при пачке сигарет.
Наконец догадываюсь посмотреть на часы: по-второго ночи. Мд-а…
С десяток минут еще топчусь на крыльце, вдыхая полной грудью свежий зимний воздух, и поднимаюсь в квартиру.
Если это, конечно, можно назвать квартирой: дешевая комната с миниатюрной кухней, похожей на колодец прихожей и совмещенным санузлом. Об этом чуде отечественной архитектуры я мечтал почти год, пока не стал зарабатывать чуть больше и не смог себе позволить перебраться из комнаты в коммуналке, населенной старухами из доисторического периода.
Эту квартиру я снимаю у семьи безработных уже второй месяц. Сами хозяева ютятся тем временем в такой же однокомнатной хрущебе у тещи. Если бы не мои триста рублей квартплаты в месяц, муж и жена — инженеры с какого-то оборонного завода и пятиклассница — дочь, давно бы положили зубы на полку. Поскольку им было просто не прожить в Москве на свои куцые пособия и пенсию тещи.
Эти люди до сих пор не могут понять, что благополучное время, в котором они когда-то существовали, кончилось. Гарантированная зарплата, дешевые продукты в широком ассортименте, квартира со всеми удобствами, статус столичного жителя и — уверенность в завтрашнем дне. Все это кануло в Лету.
Я, как и девяносто девять процентов жителей страны, с рождения привык к тому, что в магазинах самого широкого ассортимента бывают только вафли и макароны с консервами, привык обходиться без набора для нормальной человеческой жизни. Поэтому не особо расстраиваюсь по поводу его пропажи. И вообще, даже нынешняя ситуация в оголодавшей, дерганной, замершей в ожидании Москве — рай по сравнению с тем, что мы видели в Афгане.
Меня больше всего волнует другое — наступление сучьих времен.
Полгода я работал охранником в непонятном кооперативе, состоявшем из бывших научных сотрудников закрытого НИИ. Чем они занимались, особо не интересовался. Платили хорошо: пятьсот рублей в месяц — ладно.
Накануне августовского «путча» весь кооператив дружно угодил за решетку. Как выяснилось, ребятишки, воспользовавшись старыми связями в родном институте, долго и не без прибыли приторговывали редкоземельными металлами, а также сбывали заинтересованным лицам научные разработки, невостребованные родным государством, но очень интересные для Запада.
Обо всем этом я узнал на допросах комитетского следователя, которому меня тягали в качестве свидетеля. Но что мог рассказать простой охранник, в чьи обязанности входило сидеть с газовым итальянским пистолетом, только вошедшим в Москве в моду, и резиновой палкой в предбаннике «фирмы»? Ничего.
На вопросы «следака», кого я мог запомнить из постоянных клиентов, обячно отвечал: «В мои обязанности было следить за бегающими глазами и отвисающими полами пиджаков и — не более того».
«Неизбежные исторические процессы» свели на нет работу следователя комитета. А карнавал августа 1991-го года, коему я оказался свидетелем, спас от суда и тюрьмы «мучеников кооперативного движения». Перед КГБ встала уже совершенно другая задача: самому уцелеть в этой передряге. А я, чтобы хоть как-то поддержать штаны, устроился торговать китайскими пуховиками в Лужниках. Пуховики пользовались спросом, и жизнь вроде бы стабилизировалась.
На барахолке меня и повстречал бывший однокурсник Витька Гусятинский. Он, москвич, в отличие от меня благополучно закончил универ и теперь имел собственное дело. Вечером того же дня мы раздавили с ним бутылку «Наполеона», и Витька предложил работать у него.