— Ты все такой же чудак? — она по привычке посмотрелась в круглое зеркальце и спрятала его в стол, — наверное, не судьба, а так бы свиделись. Ты сейчас кем?
— Не знаю, вот пришел… — я протянул листок со служебной характеристикой, — может, останусь тем же, а может, и…
— Значит, ты из претендентов, — понимающе усмехнулась Юлька и безо всякого перехода спросила: — У тебя семья, дети есть?
— Семья есть. Детей нету.
— На тебя это похоже.
— А у тебя?
— Ни того ни другого. Я даже замужем ни разу не была. После школы мы как-то разбежались по разным углам. Я дважды поступала в университет, оба раза провалилась из-за своего характера. Пошла в педучилище, потом поработала годик в детских яслях воспитателем, кончила курсы машинисток и с того дня секретарствую. Сказать бы мне об этом двадцать четыре года назад, рассмеялась бы. А тут привыкла и даже временами нахожу что-то интересное… Ты еще помнишь школу?
— Да. Мы с Олей часто вспоминаем наш десятый «а».
— Я хочу забыть и не могу, а вспоминать стыдно.
Мы замолчали. Я вспомнил жаркий июнь, наверное, потому что сейчас сидел в приемной и ждал своей очереди, и тоже был на экзамене; приемная наполнилась какими-то людьми, наверное, такими же, как и я, претендентами; Юлька занялась ими, а я сидел в углу и не мог отделаться от воспоминаний…
От каждого дуновения ветерка луг вспыхивал то фиолетовым, то голубым огнем, то розовым; посреди него, словно спутанные лошади, стояли мотоциклы; не хрустела пережевываемая трава, и горький запах полыни не смешивался со сладковатым запахом бензина, который властвовал в маленьком круге; границы его то расширялись, то сужались до таких размеров, что, казалось, он исчезал в огненно-красных баках, сверкающих никелированными крышками; на коричневые сиденья, словно седла, отороченные золотистой бахромой, садились бабочки, привлеченные ярким цветом.
До озноба, до сладкой судороги по всему телу было приятно, раскинув руки, упасть в холодящую, насквозь зеленую траву; хохоча, сталкиваясь с приятелем, я катался по ней, вцепляясь пальцами в мягкую, проросшую тонкой паутиной корней землю, и замирал, ощущая ее щекочущую прохладу; и снова кидался в зеленые волны, отмываясь от липкой суеты экзаменов, мелких обид и огорчений, от иронии, которая превращает меня в ежа.
Я, словно умирал и рождался заново, все больше сливаясь с этим лугом, живущим в счастливой первозданности.
Я падал,
полз,
бежал,
падал,
полз до изнеможения,
до боли в ушах и полного забытья…
Я очнулся от громких ударов; от них колебалась земля и ритмично вздрагивало тело — колотилось перепуганное, растерявшееся сердце; оно не могло так вот, сразу, вместить
все краски, кинувшиеся в глаза,
все запахи, щекочущие ноздри,
все нежнейшие прикосновения шершавых травинок,
молниеносные касания режущей осоки…
Когда сердце немного успокоилось, в уши медленно влились тысячи шумов, самых разнообразных и неожиданных. Около моего носа микроскопический муравей тащил соломинку; она была раз в тридцать больше его; я где-то читал, что будь у человека столь же развиты мышцы, он бы одной рукой мог остановить бульдозер и запросто перемахивал бы через пятиэтажный дом. А если представить, что есть какое-то существо, примерно в такой же пропорции, как муравей, совершеннее нас в физическом отношении, выше духом, богаче чувствами и интеллектом?.. Вот я и говорю, что здесь воображения не хватает; совершенство муравья представить проще и еще проще его признать.
Покачиваясь на кончике травинки, беззвучно трепещет крылышками божья коровка. Дыхание невольно задерживается: «Если полетит, то к ведру…» Мне совершенно все равно: будет завтра дождь или снег, но почему-то городские жители, надежно застрахованные от капризов погоды теплыми железобетонными стенами, троллейбусами и тротуарами, с необъяснимой настойчивостью слушают прогнозы погоды. Нет ли в этом какой-то загадки?.. Может, природа на своем языке стремительных падений температуры, гроз среди зимы и снегопадов летом пытается нам что-то сказать. Мы чувствуем это и мучаемся непониманием.
— Влад… Владик! — словно со дна колодца донесся до меня неразборчивый шепот Оли.
Я поднялся — она совсем рядом; заложив руки за голову, лежит в зеленой нише; глаза ее прикрыты, на лоб свесилась ослепительно желтая прядь.