— И Остров потратил безумные деньги на смену династии, — продолжила мысль Елена. — Они уже не отступят, никогда.
— Да, теперь ты поняла, — Раньян с такой силой сжал рукоять меча, что кожа перчаток громко заскрипела. Бретер опустил голову, длинные черные пряди скрыли бледное лицо Раньяна, только голос глухо звучал, слышимый только Елене.
— Они будут искать его, если понадобится, годами. А потом убьют. Причем казнь должна быть показательной, чтобы пресечь слухи о чудесном спасении. Чтобы не стали множиться лже-императоры. Малисса понимала это. Понимала и то, что при таких ставках ее не защитит никакое положение. Поэтому они с мужем… приняли меры. Мертвые не выдают секреты, так что у нас есть небольшая фора. Очень небольшая[50].
— Так отец… этот… Артиго знал?
— Конечно. Не спрашивай, здесь очень долгая история, которой сейчас не время и не место. Достаточно того, что Артиго-старший был сильный человек, настоящий приматор. Он отдал роду и фамилии все, в том числе и собственную жизнь. Как и Малисса. Они стоили друг друга.
— Ну, так объявите парня незаконнорожденным, — едва ли не воскликнула Елена. — И конец делу. Получится, что он никак не может бороться за трон с этим, как его… Аленсэ. Пусть кровь нового императора и разбавленная, но всяко благороднее чем…
Она замешкалась, вспоминая местный аналог слова «бастард», но с ходу не припомнила.
— Так и планировалось, — Раньян выпрямился, расправил плечи, будто стыдясь минутной слабости. — Все должно было случиться ближе к концу Турнира, однако проклятые Алеинсэ что-то прознали, перенесли дату. Сейчас уже поздно.
— Не понимаю, — Елена потерла грязный лоб, чувствуя себя отвратительно глупой. Она не понимала вещей, очевидных для местного жителя как дыхание или кружка воды. — Почему поздно? Надо просто на весь мир огласить, что мальчишка сын безродного убийцы. Мать отравилась, не вынеся позора огласки. Грамоты там разослать по всем городам…
Женщина задумалась, вспоминая, как вообще в старые времена делали межгосударственные заявления, и вдруг Елену обожгло понимание, сложившееся в мгновение ока. Она даже стукнула кулаком о ладонь, злясь на то, что не сообразила раньше.
— Если бы вы успели до… переворота, это выглядело бы естественно, просто как позор семьи. А сейчас все решат, что вы так пытаетесь вывести чистокровного наследника из-под удара. Правильно?
— Да, все верно. Мы опоздали… я опоздал! На… несколько… паршивых… дней!
Раньян сопровождал каждое слово ударом наконечника ножен о палубу.
— Так что твой личный маленький ад — ничто по сравнению с тем, что сейчас начнется вокруг этого мальчишки. Которому всего лишь девять лет.
Раньян отложил, наконец, меч, стянул перчатки и погладил ладони, словно омывал их невидимой водой. Скорее всего, просто массировал уставшие пальцы.
— Как только весть разлетится по миру, половина Ойкумены будет искать Артиго Готдуа-Пиэвиелльэ, чтобы доставить в Мильвесс и продать островным. А другая половина… тоже будет искать, чтобы использовать в своих целях, превратить в марионетку для борьбы с ненавистной семьей Острова или просто выловить в мутной воде побольше привилегий, денег, власти. И тогда ад пойдет за нами по пятам.
Он смотрел на Елену, и женщина видела в глазах бретера то же, что накануне, во взгляде Малиссы. То, чего никак не ждешь встретить в фехтовальщике, рутьере, убийце по прозвищу Чума. Тщательно скрываемую боль, страх — не за себя! — но за несчастного ребенка, по чьим следам скоро отправится вся Ойкумена. И отчаянную надежду. Но покойной дворянке было проще, она могла надеяться на мужчину, что пришел спасти сына. Раньяну же надеяться не на кого. Небольшой корабль, ненадежная команда, один верный слуга, случайная спутница и два искупителя с таким прошлым, о котором лучше даже не гадать. Если женщина все правильно поняла, даже денег у бретера осталось — кошель и ценности приматессы. А для беглеца все стоит дорого, Елена познала это на собственном опыте.
— Ты многое потеряла, соболезную, — глухо вымолвил Раньян. — Но это мало что значит по сравнению с бурей, от которой я бегу.
Елена открыла рот, чтобы гневно возразить… и промолчала. Она снова глянула на искупителей, припомнила неистовый, срывающийся голос Насильника, призывающего смерть, упивающегося близостью конца. Посмотрела на спящего ребенка, который мог бы править континентом. На измученного отца, который, рискнул всем и потерял все, уберег сына от скорой гибели… возможно лишь для того, чтобы обречь на куда более страшную, мучительную смерть.
50
В 1614-м году был повешен трехлетний сын Лжедмитрия II и Марины Мнишек. Казнь была изуверской, ребенок умирал несколько часов, однако Романовы не собирались оставлять в живых мальчика, который хотя бы теоретически мог считаться царевичем и наследником. Так что Раньян не паникует, а трезво оценивает перспективы.