Герцог перелистывал книгу в черной обложке, гроссбух дочери, в котором были отмечены все затраты семьи на организацию беспорядков в столице. От серебра, полагавшегося шпионам и переписчикам фальшивых императорских указов, до глашатаев и разбрасывателей медных денег, которыми разжигали недовольство черни. Процесс длился уже больше часа, старик не менял ни позы, ни выражения лица. Лишь мерно двигалась рука и пальцы. Флесса тоже хранила гробовое молчание и неподвижность.
Несмотря на плотно закрытые окна, запах гари назойливо проникал в кабинет. Мильвесс горел. Не то, чтобы полыхал, как положено захваченному городу, скорее немного, будто бы с ленцой, дымил. Но все равно черных столбов оказалось немало, они упирались в низкие тучи, словно колонны, поддерживающие небесный свод. Флесса снова вдохнула теплый воздух, который оставлял на языке отчетливый привкус прожаренного мяса. Скорее всего, это была иллюзия, последствие утренней прогулки по Мильвессу, в свите прибывшего Вартенслебена. В отличие от представителей Алеинсэ, сошедших с боевых галер в порту, старый герцог вступил на брусчатку Города традиционным образом, въехав через северные врата.
За стеной, ограждающей территорию дома-поместья, маршировала очередная колонна пехоты. Вся столица превратилась в один военный лагерь, бои — хотя вернее сказать, резня — шли на улицах, перекрестках, площадях. Причем собранная и оплаченная Островом армия творила, пожалуй, меньше всего насилия. Сальтолучарду требовался контроль, а не разорение, поэтому действия эмиссаров Алеинсэ были ограниченными, хорошо просчитанными. Сразу взяв под контроль военный порт и Дворец, мятежники получили контроль над главной магистралью столицы с запада на восток по линии порт — дворец — проспект — башня островного представительства. Любое сопротивление оказалось разрозненно, неуправляемо, его решительно и жестоко подавляли алебарды наемной пехоты, а также конные латники под командованием «солдатского герцога» Шотана.
Однако с легкостью разбивая организованные и случайные выступления против новой власти, завоеватели ничего не могли поделать с огромным городом, который был перегрет жаждой насилия и недовольством, как плотно закрытый котел. Когда Закон очень явственно, зримо покинул улицы Города — соседи, должники, цеха и ремесленные советы, бандиты, жаждущая грабежей и вина чернь, множество лихих бойцов, готовых к Турниру, все поспешили воспользоваться хаосом, свести старые счеты, заработать быстрых деньжат, списать долги, избавившись от кредитора. Грабежи и поджоги катились по Мильвессу разрушительными волнами, которые по большому счету никто не стремился, да и не мог погасить. Так что в отношении безудержного кровопролития горожане справлялись сами, более чем успешно.
Флесса закрыла глаза и вспомнила неспешную поездку бок о бок с отцом по улицам Города, над которым всходило красное солнце. С моря надвигалась зимняя гроза, но тучи все не могли разродиться снегом, повиснув над крышами как серые туши на бойне. Мощная охрана оберегала высокородных особ от любых приключений, однако ничто не мешало видеть.
«Это сделала я» — подумала Флесса. — «Я это подготовила, я этим руководила. Это сделала я».
В человеческом теле не так много крови, чтобы она лилась по сточным канавам, как вода, даже если убитых очень много. Это метафора, из тех, которые любят менестрели. Однако если постараться, вполне можно раскрасить мостовые в темно-красный цвет, и лошадиные подковы станут хлюпать по замерзающей жиже с влажным чавканьем.
«Как жалко выглядит убитый человек… как нелепо смотрится тело, покинутое душой…»
Флесса стиснула челюсти, поджала губы, вспомнив тело юной графини Байи. Еще накануне одна из красивейших невест Ойкумены наслаждалась безоблачной жизнью. Теперь ее изувеченное тело валялось, как падаль, у стены дома. Прелестная головка, которая несколько раз встречала утро на подушке Флессы, почти не пострадала. Только чья-то рука обрезала роскошные волосы цвета расплавленного золота. Все остальное выглядело гораздо хуже. Длинные стройные ноги были переломаны и покрыты грязными потеками — графиня пыталась спастись, выпрыгнув из окна, это ее не спасло и нисколько не помешало жаждущим проверить, чем благородная дама отличается от обычного бордельного мяса. Руки отсечены по локоть, чтобы снять без помех знаменитые фамильные браслеты. Торговцы магическим контрафактом вырезали девушке сердце, чтобы сделать декокт на призыв нареченного, и жир с брюшины для магических свечей