ВМ: Да уж, примеров вокруг полно, скажем простейший пример — это пивная упаковка — жестяные банки распадаются в конце концов, период полураспада у них около пятидесяти лет, а сейчас мы перешли к алюминиевым банкам, которые, как ты знаешь, вообще вечны и мы постепенно разрушаем…
ФГ: Только если они не в морской воде…
ВМ: …Да, точно, но мы постепенно разрушаем окружающую нас природную среду и это результат подобных действий.
ФГ: Пластики это такая вещь, которую мы… знаешь ли, мы с Бев были на Вашингтонском побережье в прошлом году, это почти неиспорченная цивилизацией местность, первобытная местность где первоначально жили племена Моука и другие, и даже там, среди плавника, на этом почти не затронутом цивилизацией пляже, часто, слишком часто, натыкаешься на все эти синие, оранжевые, зеленые, белые, пластиковые емкости… Пьюрэкс, мыло Айвори… и ведь они практически не разлагаются. Там они… они плавают…
ВМ: Значит, человек, как ты его видишь с экологической точки зрения, это создание разрушающее, уничтожающее.
ФГ: Ну, мы сейчас больше говорим о Западной культуре… Я говорю о человеке, принадлежащем к западной цивилизации, как ты понимаешь.
ВМ: Да.
ФГ: Мы обычно думаем что можем победить природу математическими методами, накопим достаточно данных и подчиним ее себе.
ВМ: Выведем определенные закономерности из этих данных и подчиним ее.
ФГ: Да. Мы подчиняем природу. Это одностороння точка зрения человека, ведь если на самом деле ты посмотришь на человека, западного человека, ты увидишь, что сможешь просто разрезать его пополам и с этой оборотной стороны он слеп, видишь ли.
ВМ: Это мысль, которую ты, Бев, высказала ранее, когда говорила о смерти эколога в «Дюне», ты сказала что это очень волнующий, трогающий за душу момент…
БГ: Да, я чувствовала, что это также и очень значительный момент. Значительная часть романа крутится вокруг этого: как умирает эколог. Я думаю, очень важно, что именно планета убивает эколога.
ВМ: И даже хотя планета… Я имею в виду, хотя эколог даже технически был способен подчинить себе ее…
БГ: Вот, когда он лежал, умирая…
ВМ: Умирая и…
БГ: И понимая все, что с ним происходит.
ВМ: Точно.
БГ: Гораздо больше, чем кто-либо умиравший в пустыне до него. Полное понимание… Я думаю, это сделало его смерть еще более ужасной, тот факт что он полностью понимал…
ВМ: Вот что он понимал — техническую возможность контролировать планету.
БГ: Он знал, что планета его поймала.
ВМ: Да.
ФГ: Это, без сомнения, было сделано намеренно, именно с этой целью… изменить… это поворотная точка всей книги, но… опорная точка, можно сказать… и именно этот факт что Кинес, который в моей первоначальной схеме книги был «западным» человеком, видит все, что с ним происходит, видит словно механическую систему, не исключает того, что сам он часть этой системы потому что она за ним наблюдает (because it is observing him — так в оригинале — прим. В. Чихарина). Он жил не в унисон с ней, он прошел сквозь волну и она его поглотила. (Согласен, коряво, но я не могу понять до конца смыла фразы He's lived out of rhythm with it and he got in the through of the wave and it tumbled on him. Особенно выражения and he got in the through of the wave. Здесь слово through применено с определенным артиклем и, стало, быть должно быть существительным, но таковым не является. Может, ошибка расшифровки аудиозаписи? — прим. В. Чихарина)
О Фрэнке Герберте by Cheaptrip. Часть IV.
Вопрос о том, как именно останавливается повествование «Дюны» (первого романа эпопеи), на самом деле не такой тривиальный, как может показаться на первый взгляд. Безусловно, действие обрывается на самом интересном месте, но это ещё не всё. Как отмечает сам Герберт, «настоящего окончания у книги нет», «тебя словно бы заносит, как машину при резком торможении, и ты вываливаешься из книги со всем, что прилипло к тебе во время чтения». Более того, по ходу действия ритм повествования ускоряется. В начале ритм медленный, в финале же он прямо-таки экстатический (поединок богоподобного Пола с представляющим практически чистое зло Фейд-Раутой), но в самом конце — «вычурный» (выражение Герберта), роман обрывается на пафосной фразе («Нас, которых называют любовницами, история назовёт жёнами»). Фрэнк утверждал, что этот специфический ритм романа и неожиданная, обескураживающая концовка — «это ритм совокупления, и он пронизывает всё произведение», а в конце «совокупление» обрывается, так и не достигнув логического завершения — оргазма. То есть книга представляет собой своего рода прерванный половый акт!