— Вот он, товарищ подполковник… Целый день не давал покоя, заставил столько мотаться зря.
Ветер донес до Хаиткулы запах спиртного, человек шатался как огородное пугало во время бури.
— Ну-ка, повернитесь, посмотрим на вас. Кто вы? Что делаете здесь?
— Домой иду… я иду домой, а ты куда? Ты кто? Какого черта здесь шляешься? — Голос у него был звонкий, еще неиспитой.
Хаиткулы подошел к нему вплотную:
— Мы из милиции. Поедете с нами!
— Куда? Домой?
— Сначала в отделение, а потом домой. Как зовут вас?
— Ат-ат-Атабай… Хаитбаев.
Говорить с ним сейчас было бесполезно, да и охота у всех пропала. Домой везти рискованно, утром опять забьется куда-нибудь, ищи потом. Решили сдать в вытрезвитель. Дежурного по вытрезвителю Хаиткулы предупредил, чтобы задержанного утром доставили к нему. Художника дружески хлопнул по плечу: «Спасибо! Оказали нам неоценимую услугу!»
Утром, когда к нему привели Хаитбаева, не понимавшего, как он сюда попал, Хаиткулы показал ему рисунок.
— Вы этого человека знаете?
Хаитбаев посмотрел, вернул рисунок майору:
— Нет, не знаю.
— Всмотритесь лучше.
Хаитбаев долго смотрел на свой портрет. Было видно, что с похмелья он медленно собирает свои мысли, словно хлам, разбросанный в старом сундуке.
— Откуда вы взяли мое фото?
Хаиткулы протянул ему пиалу чая. Хаитбаев не мог удержать ее, пальцы не слушались. Робко посмотрел на Хаиткулы:
— Что я вчера натворил, товарищ начальник?
— У меня, как у всех, есть имя. И оно, я считаю, звучит не хуже других имен. Хаиткулы. Зовите меня по имени, Атабай. Похоже, мы с вами одногодки.
Хаиткулы налил себе чаю, поднес пиалу ко рту, стал дуть, остужая. Искоса посматривал на Хаитбаева.
Тот собрал все силы и донес все-таки пиалу до рта. Выпил залпом горячий чай. Пиала так и осталась в приподнятой руке, он молчал, мысли его витали бог знает где. Мутным взглядом посмотрел на Хаиткулы:
— Вот я какой… Если вы кому-нибудь укажете на меня: «Это мой отец» — вам ответят: «О, состарился, бедняга…» Вы, наверное, прожили легкую жизнь… — Он осекся, протянул пустую пиалу Хаиткулы. — Извините!
Хаиткулы выдвинул ящик стола, достал оттуда пачку сигарет и коробок спичек, положил на стол между собой и Хаитбаевым.
— Кстати, старики сейчас в городе?
— Хотите узнать, есть ли у меня родители?.. Да, у меня есть и отец и мать.
— Вы счастливый человек, Атабай!
— Зато отец и мать несчастные… Их проклятья пока не дошли до меня.
У пьяницы на глазах показались слезы, он закрыл лицо шапкой, которую держал на коленях, простонал:
— Чем так жить, лучше умереть.
— Того, кто делает несчастными родителей, и земля не принимает. Видно, родители по-настоящему вас еще не прокляли, жалеют. Чем смерти себе желать, лучше позаботиться, чтобы они не страдали за вас. Я думаю, не только они вами недовольны.
— Вы уже все знаете?
— Ничего. Я вас вижу второй раз. Мы давно вас ищем, но, кроме этого рисунка, у нас никаких данных о вас не было.
— Как же вы узнали, что у меня нет больше семьи, моей милой супруги, детей?
— После того, как посмотрел на рисунок. Все это написано на вашем лице.
— На лице? — Он, захлебываясь, глотал вторую пиалу чая. — Ничего на нем нет. И лица-то нет… Зачем вы, Хаиткулы-ага, сейчас сказали мне, что я счастливый? Зачем? Чтобы сделать меня еще несчастнее? Да?! — Хаитбаев, взвинченный до предела, почти крикнул: — Зачем копаетесь в моей душе? — и надолго замолк. Они молчали оба.
Хаиткулы хотел было предложить ему закурить, но не решился. Избитый прием, используемый для установления контакта, мог быть ложно понят — как обман, западня. Он сам вынул сигарету, закурил:
— Да, Атабай, ты счастливый парень. Говорю это не для того, чтобы бередить твои раны. Я вырос без отца, Атабай. Без отца. Поэтому и считаю, что ты счастливей меня. Теперь мы с тобой сами отцы. Но когда я вспоминаю, что вырос, ни разу не произнеся слово «папа», я снова чувствую себя сиротой. Это как рана, причем кровоточащая рана, и ее ничем не излечить. У тебя же другая рана, и для нее есть лекарство. Бросишь пить — будешь другим человеком. Мать, отец, жена, дети — все вернутся к тебе, им же нужна твоя любовь. Как обрадуется отец! Мне бы своего чем-нибудь порадовать, а я не знаю даже, где его могила. Твоя рана, Атабай, излечима. Поэтому я и сказал тебе, что ты счастливый человек. Я тоже счастливый, но мое счастье выщербленное с одного бока. Ты выздоровеешь, Атабай, я уверен, ты пригласишь меня когда-нибудь в гости полюбоваться твоими детьми.