Капитан тоже выпил, крякнул и полез в ящик стола. Он расстелил перед собой большой лист бумаги, перочинным ножом расщепил надвое простой карандаш и принялся скоблить грифель на бумагу. Юрий наблюдал за его действиями с растущим беспокойством.
– Эй, – сказал он наконец, – слышь, Пинкертон, ты что это затеял? С тебя же за это твое начальство голову снимет. Я уж не говорю о том, что улику свою ты испортишь безнадежно…
– Авось не испорчу, – легкомысленно сказал капитан, ни на секунду не прерывая своего занятия. – Ты давай наливай пока что… Понимаешь, браток, сегодня пятница. Значит, пока мы этот ножик до города довезем, там уже все закроется, и откроется только в понедельник. А раз так, то и везти его туда раньше понедельника незачем. Значит, выезжаем, в понедельник с утра, приезжаем в город уже после обеда, сдаем ножик на экспертизу… До утра он там лежит… Это если повезет. Может ведь и так случиться, что лежать он там будет неделю. Потом, значит, экспертиза, потом они будут еще сутки составлять акт, потом отправят его, как водится, почтой… Да за это время тут все что угодно может произойти. А голову с меня не снимут, не беспокойся. Голову снять – дело нехитрое. А вот кого взамен меня сюда прислать – это уже, браток, вопрос.;.
Не переставая говорить, он ловко двумя пальцами взял окровавленный нож за самый кончик лезвия (Татьянка зажмурилась и торопливо отвернулась), выложил его на бумагу и продолжал скоблить грифель прямо на него. Юрий расплескал самогон по стаканам и стал с невольным интересом наблюдать за манипуляциями капитана. Густо обсыпав графитовой пылью лезвие и рукоятку ножа, тот подсунул ладонь под бумагу, осторожно приподнял и, отвернувшись от стола, сильно дунул. Потом он снова опустил бумагу на стол, опять поднял нож за кончик лезвия и внимательно осмотрел его со всех сторон.
– Интересное кино, – задумчиво сказал он.
– Ну что, светило дактилоскопии, – насмешливо сказал Юрий, – дать тебе мои пальчики для сравнения?
– Оставь свои пальчики при себе, – продолжая вертеть нож из стороны в сторону, рассеянно ответил капитан. – Никому твои пальчики не нужны. Ножик-то протерли! Ни одного отпечатка, даже смазанного!
– Это что же получается? – удивился Юрий. – Выходит, он, хоть и пьяный, а об отпечатках позаботился?
– Угу, – сказал капитан. – Нож этот всему поселку известен, а он отпечатки свои с него стирает… Забавно, правда?
– Чего это? – с испуганным интересом спросила Татьянка.
– Ничего, – сказал капитан. – Не твоего ума дело. Вон, консервы трескай. Любишь кильку в томате?
Татьянка робко кивнула и осторожно запустила щербатую вилку в банку с килькой.
– Да, – продолжал капитан, осторожно опуская нож в полиэтиленовый пакет и убирая пакет в сейф, – чем дальше в лес, тем больше дров… Это, – он кивнул на лист бумаги с остатками графитовой пыли, – конечно, не метод, но все-таки… По такой жаре, да пьяный, да побегавши, он должен был такие пальчики на рукоятке оставить, что любо-дорого глянуть. А глядеть-то и не на что. Странно это… Татьянка, а, Татьянка! Ты, часом, не знаешь, где твой Васька мог схорониться?
Вопрос был задан легким, почти шутливым тоном, но Татьянка вздрогнула, перестала есть и выпрямилась, опустив глаза в консервную банку.
– Знает, – сообщил капитан Юрию, беря в руку стакан с самогоном. – Гляди, как закраснелась! Да ты не бойся, глупая, ничего мы ему не сделаем! Видать, это не он Петровича зарезал. Вот я и хочу спросить, кому он нож свой отдал. А то, может, и потерял по пьяному делу… А?
Юрий поморщился и торопливо отхлебнул из стакана. “Ментяра чертов, – подумал он с раздражением. – Девчонка-то при чем? Ее-то зачем в это впутывать? Обманывать зачем? Эх, да что там! Мент – он и в Африке мент, а уж в тайге и подавно…"
– Не он? – с внезапно вспыхнувшей надеждой переспросила Татьянка.
– Ручаться не могу, – удивив Юрия, честно ответил капитан, – но похоже, что не он. Сдается мне, что его кто-то очень хочет под монастырь подвести. Вот мне и надо с ним повидаться, чтобы узнать, что это за гад такой у нас завелся. Ну, что скажешь?
Татьянка закусила губу. Одолевавшие ее сомнения и лихорадочная работа мысли так ясно отразились у нее на лице, что Юрий невольно улыбнулся. “Вот ведь святая простота, – подумал он. – Разве можно такую обижать? А ведь обижают, на, каждом шагу обижают. Она и родилась-то обиженной, без всякой надежды на то, что хоть когда-нибудь заживет по-человечески…"
– А он, – Татьянка кивнула подбородком в сторону Юрия, – с вами пойдет?
«Вот те на, – подумал Юрий. – Приехали… Они что, сговорились? Да не хочу я, хватит с меня, сколько, черт возьми, можно? Что я им, нанялся лбом орехи щелкать?»
Капитан покосился на него, едва заметно ухмыльнулся левой, обращенной к Юрию половиной лица и спокойно сказал:
– Пойдет, конечно. Куда ж он денется? Правда, Юрий.., э… Алексеевич?
Юрий посмотрел на него в упор, но капитан был занят тем, что ободряюще улыбался Татьянке. Тогда Юрий вздохнул, немного подвигал нижней челюстью, чтобы справиться с раздражением, и подтвердил:
– Да. Деваться мне некуда, это верно. Татьянка тоже вздохнула – длинно и прерывисто, поколебалась еще секунду и наконец заговорила.
– Как с нашего двора через заднюю калитку выйдешь, – начала она, – будет тропинка. По ней, если прямо идти, попадешь аккурат к ручью, где Петровича.., где он рыбу ловил. А примерно на полпути есть неприметный такой поворотик…
– Это к Горелой пади, что ли? – уточнил капитан.
– Ага, туда. Там старая заимка есть, Васька в ней отсиживается, когда набедокурит. Я ему туда часто еду носила, знаю…
Капитан с лязгом захлопнул дверцу сейфа, погремел ключами, запирая замок, и встал, привычным жестом нахлобучив фуражку. Поправив козырек и заученно приложив ребро ладони к кокарде, чтобы убедиться, что она расположена точно по центру, он выжидательно посмотрел на Юрия.
– Даже так? – изумился тот, бросив выразительный взгляд на бутылку.
– Допьем, когда вернемся, – сказал капитан.
– Конечно, – согласился Юрий. – Тем более что тому, кто вернется, достанется больше.
Георгий Бекешин вернулся в Москву загорелым и отдохнувшим. На следующее после приезда утро он явился в офис своей старой фирмы ровно к девяти ноль-ноль, вручил расцветшей при его появлении секретарше заморский сувенир и решительно прошествовал в свой кабинет, полный энергии и новых планов.
Его строительная фирма продолжала более или менее сносно процветать благодаря его энергии и умению вести дела. Бекешин просто не умел сидеть без дела, глядя, как живые деньги протекают между пальцев и уплывают в чужие карманы Раз уж старую фирму пришлось оставить в том виде, в каком она существовала до того, как его осенила идея заняться энергетическими сетями, то он не мог позволить конкурентам затоптать свое детище только потому, что оно ему наскучило. Тем более что в офисе новой фирмы ему было совершенно нечего делать. Там за директорским столом сидело надутое ничтожество, пустоголовый павлин с тремя высшими образованиями, не имевший ни малейшего понятия о том, на кого он работает и чем на самом деле занимается. Он разговаривал по телефону своим бархатным, хорошо поставленным голосом, он важно вносил свое солидное пузо в отделанные натуральным дубом кабинеты и, округло жестикулируя, достигал договоренностей с хозяевами этих кабинетов, понятия не имея о том, что все эти договоренности – липа и ничего, кроме липы, и что счет возглавляемой им фирмы, на который поступали кредиты и предоплата за заказы, которые никто не собирался выполнять, – просто перевалочный путь на пути переброски этих сумм за рубеж. Это было экономическое преступление в чистом виде, и Бекешин, думая на эту тему, все чаще испытывал смутное беспокойство – уж очень рьяно взялся за дело старинный приятель его отца, седоголовый Андрей Михайлович.