Тигера вскоре отпустили, так как непосредственного участия в убийствах он не принимал. Хотя он и совершил неудавшуюся попытку подлога, но золото приобретал законным путем, а подделка старой монеты из штата Нью-Йорк соответствующей статьей федерального законодательства не преследуется. В штате Юта с ним связываться не стали.
В признание Хенча полиция, разумеется, не поверила. По словам Бриза, он воспользовался им, чтобы развязать язык мне. Ведь он понимал, что я не успокоюсь, если у меня есть доказательства невиновности Хенча. Самому Хенчу, впрочем, это не помогло. Его посадили по обвинению в грабеже пяти винных магазинов и убийстве во время налета. Его соучастником оказался итальянец по имени Гаэтано Приско, но его не поймали, и я так и не узнал, был ли он родственником Палермо.
— Ну, что скажете? — спросил Бриз, рассказав мне все, что произошло за время моего отсутствия и после приезда.
— Остаются неясными две вещи. Во-первых, почему Тигер бежал? И во-вторых, почему Филлипс жил на Корт-стрит под чужим именем?
— Тигер бежал, потому что узнал от лифтера, что Морнингстар убит, и почуял недоброе. Филлипс снял квартиру на имя Энсона, потому что не мог платить за купленную в рассрочку машину, потому что сидел без денег и без работы. Иначе бы даже такой болван, как он, не ввязался в дело, которое с самого начала не сулило ничего хорошего.
Я кивнул, соглашаясь с его доводами.
Бриз проводил меня до двери. Положил свою тяжелую руку мне на плечо и крепко стиснул его:
— Помните дело Кессиди, из-за которого вы так завелись, когда мы со Спенглером сидели у вас тогда вечером?
— Да.
— Потом вы сказали Спенглеру, что никакого дела Кессиди не было. Но Кессиди был, только звали его иначе. И дело это вел я.
Снял руку с моего плеча, открыл дверь и, улыбнувшись, посмотрел мне прямо в глаза.
— После этого дела, — сказал он, — после всего, что я тогда передумал, я иногда даю улизнуть тем, кто, в общем, этого не заслуживает. Маленькая месть за грязные миллионы от нищих работяг вроде нас с вами. Счастливо.
Была ночь. Я поехал домой, переоделся, расставил на доске шахматные фигуры, приготовил себе коктейль и разыграл еще одну партию Капабланки. Пятьдесят девять ходов. Красивые, бесстрастные, беспощадные шахматы. Прямо-таки в дрожь бросает от их молчаливой непроницаемости.
Когда партия кончилась, я подошел к открытому окну, прислушался и вдохнул ночной воздух. Потом отнес стакан на кухню, сполоснул, налил в него ледяной воды и стал пить маленькими глотками, разглядывая себя в зеркале над раковиной.
— Вылитый Капабланка! — сказал я себе.