- Боевой расчет к бою готов, командир. Орудие стрелять не может - нет наката. Устало оно. Мина рядом рванула, как еще устояло...
"Не дай бог немцы опять пойдут на высоту, - тревожно подумал Кузнецов, - совсем нечем будет отбиться... Автоматами не удержишь..."
Но танки уходили все дальше по равнине, к лесу, автоматчики бежали следом, и Кузнецов почувствовал, как забился в горле комок, перехватывая дыхание, и ноги онемели от слабости. На миг перед глазами поплыли, мелькая и крутясь, лиловые радужные окружья, и он, боясь, что ноги не удержат, подкосятся, тяжело опустился на снарядный ящик.
Моросил дождь, со стороны Балтики все тянуло низовым промозглым ветром, сизые тучи хмуро скользили в чужом неопрятном небе, совсем рассвело, но казалось, утро еще не занялось - такая хмарь висела кругом.
Согнувшись, упершись локтями в колени, охватив ладонями лицо, Кузнецов сидел, прислушиваясь к удаляющемуся рокоту танков. Он молчал, ощущая тупые и не в меру частые удары сердца. Думал о закончившемся бое: сколько он длился, этот бой? Долго, очень долго, должно быть, целую вечность... И вот эта вечность отошла вместе с ушедшими в нее корякинским расчетом, своими ребятами - совсем молодыми. И все-таки, несмотря на горечь, жалость и сострадание, он понимал, что их гибель была не напрасна - бой этот за высоту был необходим...
Глазков и Котов сидели рядом, тоже молчали. Потом Глазков спросил:
- Что теперь, командир?
- Снимите замок, панораму - и в дивизион. К Бурову подкрепление подойдет...
Они шли, спускались с высоты по ее тихому, не тронутому боем склону, в изодранной одежде, измотанные вконец, полуоглохшие, еще не остывшие от схватки.
- Чертово "Сердце", - горько усмехнулся, оглянувшись, Котов. - "Мин херц"! Вот тебе и "Мин херц"! - кол ей в глотку! Придумают же имечко...
Они все трое постояли с минуту, глядя на высоту, - она словно бы слегка курилась в дождливом рассвете, но стояла тихо и неприметно, ни о чем не говоря постороннему глазу.
Внизу, у подножия, их поджидал Головин с машиной, доверху груженной боезапасом. Как-то во время боя и позабылось о нем - не было нужды в снарядах, - и он, выполняя распоряжение командира орудия, целую ночь все ждал ракету, как условились, прислушиваясь к недалекому бою. И вот дождался их самих. Он кинулся навстречу, застыл перед ними, обнимая их радостным взглядом. И вдруг сразу сник:
- А остальные?
Глазков молча кивнул за плечо, и Головин отступил в сторону, пропуская их, глядя им в спину с жалостью и недоуменным испугом.
Мимо, чуть поодаль, густыми цепями поднимались на высоту стрелковые роты - шло подкрепление батальону Бурова.
- Наступление начинается, - сказал Глазков. - Теперь порядок, командир. Всыпют немчуре...
- Это уж точно, - согласился Котов. - Но мы тоже всыпали дай бог. Расчистили дорожку, как по асфальту идут...
Возле машины их встретил офицер. Поднял руку, загораживая дорогу:
- Стой! Куда направляетесь?
- В дивизион, за новой матчастью, - ответил Кузнецов, смекнув в чем дело.
- Все в наступление, вперед, на высоту, - прикрикнул было тот, - а вы...
- А мы с высоты. Оттуда...
- Кузнецов? - приглядевшись, удивился офицер. - А тут сказали, что ты погиб... Ну и видок: кошки, что ли, вас драли?
- Собаки. Железные собаки...
- Вижу. Ну, идите докладывайте своему начальству. Что там, на высоте?
- Подниметесь, сами увидите...
По пути в дивизион им повстречались замполит и лейтенант-артиллерист из училища, которые приходили к ним на высоту перед боем.
- Живы? - замполит не верил своим глазам. - Кузнецов, ребята, - живы! А мы уж тут... Из артполка сообщают: огонь на себя просите. Ну, думаем... А вот, живы! Корякин-то где?
- Погиб весь расчет, товарищ старший лейтенант, - понуро ответил Кузнецов. - Все до единого полегли... Водка у вас есть? Извините, конечно...
Замполит кивнул молоденькому лейтенанту, и тот с готовностью протянул флягу. Кузнецов налил Глазкову первому, потом Котову, выпил сам. Это надо было обязательно - они едва держались на ногах.
Замполит смотрел на них, на их изодранную одежду, из которой клочьями торчала вата. Сказал:
- Наступление начинается. Удержали высоту: молодцы! А теперь к себе. Подробности на месте.
Кузнецов вытряхнул из сапог мелкие осколки - эти стальные брызги вперемешку с землей мешали идти, - Глазков и Котов сделали то же, и они устало побрели в дивизион.
Комбат Кузьменко, выслушав короткий доклад Кузнецова, обнял каждого из них.
- Орудие твое, Николай Иванович, - сказал он, - возьмем и починим. Не беспокойся.
- Орудие починят, - произнес с болью Кузнецов, - а вот людей...
- Война... - вздохнул Кузьменко. - Скорей бы конец ей... А теперь отдыхать.
Они спустились в землянку, и сон сразу же одолел их, едва успели добраться до лежаков, забросанных голыми ветками и старыми, изношенными телогрейками.
Кузнецов спал мертвецким сном. Но для него бой на высоте все еще продолжался...
Несколько дней спустя политотделом 263-й стрелковой дивизии был издан "боевой листок":
Смерть немецким оккупантам!
Слава русским богатырям!
"Слушай, Родина, слушай, Москва, живую повесть о героических делах трех воинов-богатырей, навсегда прославивших свои имена невиданными ратными успехами... - говорилось в нем.
...Три простых русских человека..."
Далее рассказывалось о подвиге командира расчета старшего сержанта Кузнецова Николая Ивановича, наводчика сержанта Глазкова Василия Егоровича и заряжающего младшего сержанта Котова Егора Павловича. "Боевой листок" заканчивался горячим призывом:
"Пусть героические дела трех славных большевиков озаряют всем нам путь к полному и окончательному разгрому немецко-фашистских бандитов!
Слава сержанту Кузнецову - кавалеру ордена Славы всех трех степеней!"
Политотдел
27 февраля 1945 г.