Все это были затянувшиеся свидания, расставания.
И оба, Маша и Токмаков, будто сговорившись, подумали о том, что их свиданию тоже наступает конец, что им тоже вот-вот придет пора прощаться.
19
Пришло время, когда диспетчеры стали чаще поглядывать на циферблаты, чем на листки календарей.
Сегодня на щите-календаре в квадратное окошечко, выпиленное в фанере, вставлена красная единица и на щите значится: «Осталось 1 дней до пуска домны».
Прохожие весело поглядывали на эту неуклюжую, нескладную надпись.
У столовой, на фанерном щите, под рубрикой «Ведет разговор бетонщик Егор», появились новые посвящения.
Огнеупорщикам:
Водопроводчикам:
Подняты наверх последняя балка, последний лист железа, последняя лестница. Ушли на покой подъемные мачты, краны, транспортеры, лебедки. Тросы и канаты, которые столько потрудились за эти месяцы, — каждая стальная нитка выдержала огромное напряжение — послушно и устало свернулись в мотки. Спрятаны теодолит и нивелир, ватерпас и отвес, с которыми ползали на головокружительной высоте геодезист и его помощник — реечник.
Геодезист со своим помощником в последний раз забрались на самую верхушку домны, выше всех монтажников и сварщиков. Реечник тащил за спиной ящик, похожий на футляр от баяна. И снова на шнурке под треножником висел, подобный пуле, отвес, снова капля спирта в запаянной стеклянной трубочке бесстрастно и строго следила за точностью монтажа.
Большая судьба у этой одной-единственной капли спирта!
Она направляла стройку в самом начале, когда геодезист определил на фундаменте будущей домны исходную точку для ее роста, определил ось будущей домны.
И она же, эта капля спирта, удостоверяет сейчас высокую точность, с которой сооружена вся домна.
В последний раз провел черной кистью маляр и спустился на землю с пустым ведерком в черной руке. Электросварщик вынул из держателя и по-хозяйски спрятал в карман последнюю палочку электрода — больше варить нечего.
Там, где еще недавно, сразу на пятнадцати этажах, шла жаркая работа, стало пустынно.
Прилежно бегают вагонетки по наклонному мосту, загружая печь. Вчера еще они бегали вхолостую.
Домну омывает холодный душ; свирепо гудит вода, запертая в трубы, и трубы вздрагивают под ее напором.
Сто двадцать автоматических приборов готовы измерять температуру домны. На ходу вся другая аппаратура — чуткая, всевидящая, почти сверхъестественно мудрая.
В будке управления трезвонят звонки, зажигаются и гаснут лампочки — желтые, красные, зеленые. Эти маленькие доменные светофоры следят за загрузкой печи.
Уже залиты чернила в самозаписывающие приборы пульта управления. Приборы (их в шутку называют «ябедниками») готовы к исполнению своих канцелярских обязанностей.
Сушится песчаный желоб, по которому скоро пойдет чугун. Горновые развели у летки костер.
Черные чугунные ковши на лафетах и выбеленные известкой шлаковые чаши стоят на горячих путях.
Но воздух и огонь еще не вступили в свои права. Холодная домна тиха, и эта тишина предшествует рождению чугуна.
Вокруг домны выставлена охрана. По лестнице, ведущей на литейный двор, поднялся Гинзбург, Часовой покосился на его вылинявшую холщовую куртку, заляпанную известью, на такие же холщовые штаны, заправленные в стоптаные сапоги, и потребовал пропуск.
Гинзбург схватился за нагрудный карман — пропуска не было.
— Да я же эту домну монтировал!
— Мало ли что!
— Вы меня, очевидно, не поняли?
— Без пропуска нельзя. Приказано, чтобы лишних людей не было.
— Это я лишний?!
Выручил Гинзбурга начальник доменного цеха.
— Такая у нас, у строителей, судьба, — вздохнул Гинзбург.
Токмакову уже нечем было распоряжаться, некому было приказывать. Он томился от безделья и все-таки из поддоменника не уходил.
Токмаков не сразу узнал отца Маши. На Берестове асбестовый костюм, валенки, широкополая войлочная шляпа с обгоревшим до темно-коричневого цвета ворсом и с синими очками, укрепленными наподобие козырька. Шляпа надвинута на глаза, она закрыла нависшие черные брови. В руке Берестов держал лом. Рядом с ним, в таких же доменных доспехах, с таким же длинным ломом, похожим на копье, стоял горновой первой руки.