— А все потому, — продолжает Дымов неторопливо, в раздумье, — что мы слишком долго привыкаем друг к другу. На каждой домне заново знакомимся. Только сработаешься с человеком — прощаться приходится. А я вот мечтаю, чтобы все конторы переезжали со стройки на стройку, как цехи одного завода…
Дымов помолчал и уже совершенно другим тоном сказал, обращаясь к прорабу:
— Чтобы завтра вы и ваши сварщики появились на эстакаде в последний раз. Чтобы больше я вас там не видел. А как лестницы на наклонном мосту?
— Вечером закончили.
— Ходить можно? Или лазить придется?
— Можно ходить.
— Ну, я, например, могу сейчас пройти по этим лестницам?
— Если проект предусматривает ваши габариты — сможете.
Смеются все, а Дымов охотнее других. Дымов — крупный, грузный, а лесенки, ведущие на колошник, очень узенькие.
Дымов предоставил слово Дерябину. Тот поспешно встал, пожевал тонкими губами и начал обстоятельно докладывать, но, перехватив нетерпеливый взгляд Дымова, быстро закруглился:
— В общем, Иннокентий Пантелеймонович, нужно считать, что с графиком — порядок.
— Нельзя ли все-таки сжать ваш график?
— Насколько я помню, Иннокентий Пантелеймонович, ни одна из построенных, в прошлом году домен…
— При чем здесь прошлый год? В прошлом году вы сидели в главке и хвалили нас за темпы. А сейчас за те темпы нас с вами ругать следует.
— Монтируем, Иннокентий Пантелеймонович, согласно проекту.
— Когда проект утверждали, на такой башенный кран не рассчитывали. А у вас вот какой могучий помощник появился! — И Дымов показал пальцем на окно, в сторону крана.
Дерябин пожал плечами и сделал жест, словно умывал руки.
— Рисковать надо вовремя, Иннокентий Пантелеймонович. Поскольку я отвечаю за монтаж…
— А я что же, по-вашему, не отвечаю за монтаж? — Дымов уже пригнул голову и с сердитым вниманием, исподлобья, смотрел на Дерябина, будто впервые видел его длинное, сплюснутое с обеих сторон лицо.
— Любите вы, товарищ Дерябин, спокойную жизнь, — неожиданно сказал Гинзбург твердым, решительным голосом; таким тоном говорят иные мягкосердечные люди, которые знают о своей слабости и стараются скрыть ее от окружающих. — Никак свой отдельный кабинет не забудете.
— Спокойная жизнь? — Дерябин недовольно поморщился. — Я бы, между нами говоря, не сказал, Григорий Наумович, что у меня спокойная жизнь.
— Не в том дело, чтобы доложить здесь о выполнении графика, — сказал Дымов жестко. — Еще бы вы план не выполнили!.. С таким народом! С такими подъемными механизмами! Но есть у вас эдакая трестовская манера — резервы припрятать. Чтобы потом в героях числиться. Думаете, мне нужны такие герои? Не нужны! Почему наверху мало народу?
— Тесно там, Иннокентий Пантелеймонович. Верхолазы будут возражать.
Токмаков с трудом удержался, чтобы не крикнуть с места: «Вранье!»
— Откуда вы знаете! Наверху были сегодня?
— Откровенно говоря, не был, Иннокентий Пантелеймонович, но…
— А вчера? — У Гинзбурга уже опять был скучающий вид, а глаза полузакрыты.
— Вчера, Григорий Наумович, не пришлось, но сами понимаете…
— Вот в том-то и дело. — Дымов вновь сердито посмотрел на Дерябина. — А Токмаков говорит, что можно еще укрупнить детали, утяжелить подъемы.
Дерябин передернул плечами.
— Мало ли что говорят, Иннокентий Пантелеймонович! — Дерябин покрутил в руках свиток с чертежами. — Токмаков — известный сорвиголова…
— А что по этому поводу думает сам товарищ Токмаков? — Дымов поискал глазами Токмакова и слегка подался вперед, отчего его плечи стали еще более покатыми.
Дерябин, следуя за взглядом Дымова, увидел в углу за печкой Токмакова, Откуда он тут взялся? Сам напросился? Пригласили? И зачем? Очная ставка?
Токмаков встал, чувствуя на себе любопытные взгляды. Стенографистка перестала чинить карандаш, а Гинзбург поднял веки и принялся сосать незажженную трубку. В комнате стало очень тихо, гул стройки за окном сделался более явственным.
— Монтаж укрупнить можно, кран позволяет, — сказал Токмаков твердо.
— В некоторой степени позволяет, — сказал Дерябин, не подымая глаз на Дымова. — Хотя и не вполне…
— Понятно! — Дымов стукнул кулаком по столу, отчего подпрыгнули карандаши, лежащие перед стенографисткой. — Вот именно — не вполне!
— Сами понимаете, Иннокентий Пантелеймонович, — вздохнул Дерябин. — Откровенно говоря, придется повернуть всю работу.
— Только смотрите, товарищ Дерябин, чтобы у вас не получилось, как у того прораба, который обещал повернуть всю работу на триста шестьдесят градусов…