«Это когда же я так искусал себе губы?»
Дерябин топтался поблизости, поджидая, когда Токмаков подойдет к нему. Не дождавшись, Дерябин сам подошел к монтажникам.
— А я, товарищ Токмаков, на аэродром дозвонился, — сообщил он как о чем-то очень важном. — У них там самолет чуть-чуть через крыло не перевернулся. Едва успели привязать.
— Самолет? У нас царга чуть не полетела!
— Стихия! — Дерябин пожевал губами и сплюнул. — Скорость ветра такая, что… Между нами говоря, даже флюгер отказал.
— Флюгер? — улыбнулся Токмаков.
— Ураганометра на аэродроме нет, — как будто не понял иронии Дерябин. — Нужно считать, ветер был метров тридцать пять в секунду…
— К сожалению, запоздала ваша сводка!
— Ну, я тороплюсь, — перебил Дерябин. — Дел, откровенно говоря, по горло. Надо Дымову доложить…
Когда Дерябин отошел, Пасечник тоном фальшивого сострадания сказал:
— Трудно нашему начальнику! И в ветер, и в безветренную погоду.
— Это почему же? — спросил Бесфамильных. Пасечник, оглянувшись на Токмакова и понизив го-лос, сказал:
— Трудно нос по ветру держать. Слышали, сегодня опять флюгер подвел… С таким начальством только лед сушить.
Всех сейчас легко было рассмешить, всем было весело.
Рядом с Борисом стоял Метельский. Никто над ним не трунил, никто на него не косился. Метельский, когда он хлопотал у своей лебедки, был исполнительным и Добросовестным работником. Что же делать, если он панически боится высоты! Встречаются и среди монтажников люди, которые страдают высотобоязнью. Это — как морская болезнь, от нее нет лекарств.
Пасечник сделал еще несколько глубоких затяжек, затоптал окурок и неожиданно запел озорным голосом:
Пасечник сделал паузу, подмигнул Кате и продолжал:
Катя во все глаза смотрела на Пасечника. Она хотела бы скрыть, что он ей нравится, но как это сделать? Встречая его самоуверенный и чуть насмешливый взгляд, Катя смущалась. К тому же она только от горна, вся в копоти, саже и такая растрепанная.
Она уже решилась было подойти, но в этот момент Пасечник отвернулся. Потому ли, что увидел папиросу в ее руке? Или потому, что его окликнул очкастый корреспондент?
Во всяком случае, ясно, что Пасечнику сейчас не до нее, она совсем-совсем не нужна ему в эту праздничную минуту. И, почувствовав себя одинокой на этом торжестве, Катя неожиданно расплакалась. Она никак не могла унять слез.
— По какому вопросу плачешь? — деловито осведомился Гладких.
Он остановился против Кати, но в лицо ей не смотрел и особенно ее ответом не интересовался, а продолжал суетливо оглядываться по сторонам — очевидно, разыскивал кого-то.
— Топай, куда шел! — Катя круто отвернулась и повязала свою желтую, закопченную косынку.
Было досадно, что этот самый Гладких увидел ее плачущей. Еще своим разговором привлечет внимание Пасечника!
— Голословно плачешь, товарищ Петрашень, — строго сказал Гладких. — Царгу подняли на сегодняшний день. Все живы-здоровы. Какие тут могут быть еще слезы?
И он заторопился за кем-то вдогонку.
— Ну как, товарищ Пасечник? — спросил Нежданов, близоруко щурясь и протирая очки. — Взяли господствующую высоту?
— Штурмом! Разведка обеспечила успех!
— А связь? А второй эшелон? — показал Токмаков на Бориса и Метельского.
Борис обиделся:
— Какой же я второй эшелон? Я в первом был.
— Верно, птенчик! Как ветер поднялся, ты вспорхнул наверх, — сказал Пасечник и добавил не без ехидства в адрес Токмакова: — Тоже проявил, так сказать, нездоровую инициативу…
Токмаков усмехнулся.
— Ну, это болезнь распространенная. Особенно в моей разведке.
Пасечник, а за ним все вокруг рассмеялись. Нежданов записал что-то в блокнот.
— Ну и материал у меня сегодня! Очерк о монтажниках напишу. «Господствующая высота»!
— Уже заголовок придумали?
— А как же! Все начинается с заголовка… Товарищ Токмаков, ответьте на сугубо корреспондентский вопрос: о чем вы думали в минуту самой большой опасности? Ну, когда расчалка лопнула?
— О чем думал? — Токмаков потер лоб, вопрос застал его врасплох. — Черт его знает, о чем думал. Если не ошибаюсь, о том, что буду делать в следующую минуту…
— Замечательно! Значит, не растерялись. А я уже решил, что аварии не миновать.