Единственное, что утешало Карпухина, — он оставался первым среди клепальщиков.
А Баграт лишил его и этого утешения.
Незадолго до конца смены Карпухин, сидя в своей люльке, увидел на земле Нежданова. Он узнал его по шляпе и очкам. За Неждановым стоял фотограф Флягин.
Карпухин крикнул, свесясь вниз и сложив руки рупором:
— Эй, корреспондент! Сюда!
Нежданов в ответ помахал шляпой, но лезть к Карпухину не собирался.
— Эй! Ты ко мне?
— К Андриасову.
«Ишь, и они к Андриасову. Герой! Рекорд поставил! А бывало, все ко мне: Захар Захарыч, дайте статейку. Захар Захарыч, редакция просит…»
— Захар Захарыч! — донеслось снизу в промежутке между очередями. — Иду к тебе!
По монтажной лестнице взбирался Терновой. Под правой рукой на ремешке у него болталась палка.
— Куда полез! — сердито закричал Карпухин. — Сорваться хочешь?
Терновой поднимался медленно, бережно переставляя больную ногу со ступеньки на ступеньку. Карпухин уже видел его напряженно улыбающееся лицо.
Терновой залез в люльку.
— Зачем же ты, Иван Иваныч? — укорил его Карпухин. — Тут и здоровой ногой недолго оступиться…
— Моя нога крепче твоей, — рассмеялся Терновой. — Видел, как я вчера на каупер к Баграту лазил?
— Ну, как там мой? — Карпухин кивнул на каупер Баграта.
— Большой мастер. Нежданов уже придумал ему прозвище — гроссмейстер клепки! Большое ты дело сделал. Хорошего мастера подготовил.
Карпухин хмуро взглянул на Тернового.
— Мастер этот учителя не признает. Тайком от меня ракорды печет.
— Ну и характер у тебя, Захар Захарыч! Сколько лет тебя знаю — все хуже. Как только тетка Василиса терпит? Знаешь, как Баграт жалел, что тебя рядом нет? Хотел с рекордом до твоего приезда подождать.
— Та-ак… Значит, признает учителя? Не гнушается? — желчно спросил Карпухин, опуская молоток и поджидая, пока из отверстия в кожухе снова появится раскаленная головка заклепки.
— Да он на тебя молится, на старого хрыча!
— Что же он, получше иконы не нашел?
— Только я принялся ругать тебя…
— Меня? За что же?
— Мало ли за что! За спесь твою. За самодурство. За неуживчивость…
Карпухин отнял молоток, показалась новорожденная заклепка вишневого цвета.
После оглушительной скороговорки молотка вновь стало тихо.
— Ах, вихрь тебя возьми! Да когда это у меня все сразу завелось?
— Давно, ох давно, Захар Захарыч! И вовсе не сразу…
— Что же ты меня за эти художества на партком не вызвал? Думаешь, беспартийный, так за глаза надо обо мне говорить? Я все знаю, о чем у вас на активе говорили. Ты меня там хвалил? А сейчас ругаешь. Выходит, неискренний ты человек.
— Просто удивительно, как Василиса при таком характере от тебя не сбежала. Героическая женщина!.. Хвалил тебя за дело. А ругать действительно опоздал. Сегодня принялся было, да Баграт не позволил.
Карпухин вновь подозрительно посмотрел на Тернового.
— И правильно не позволил! — сказал Карпухин, поставив очередную заклепку, и весело кивнул на соседний каупер. — Пока ты меня на активах своих хвалил, молодой-то нас с тобой и обошел. Он и Катю от меня сманил. — Карпухин вновь опустил молоток в ожидании новой заклепки. — Я так, умник, рассуждал: работает девка хорошо — и ладно. А что оказалось? Умный-то я умный, только ум у меня дурак. Ни разу даже общежитие не проведал, где наша невеста живет… Правда, за прогулку к девчатам могло мне от Василисы сильно нагореть. Но все-таки…
Терновой рассмеялся, но смех его тут же заглушила новая строчка карпухинского молотка.
— А я под твою хату подкоп веду, — сказал Терновой, собираясь вниз. — Не пора ли кончать с Кандыбиной балкой?
— Ты Василисе об этом скажи. Она тебе чуб вырвет!
— А вот приду и скажу. В воскресенье. Шкалик найдется?
— В такую жару и водка безо вкуса.
— Ишь, какой трезвенник стал! А там, под вашим курятником, погреб есть. Пусть Василиса туда графинчик и сообразит поставить. Вынем с тобой — он запотеет Удовольствие!
— Какое удовольствие — с начальством пить! Лишнего хватишь — того и гляди выговор дадут.
— Это по какой же линии выговор?
— Ты линию найдешь. В крайнем случае, тебе вон Гладких подскажет. Видишь, торчит внизу, ждет? Он у тебя насчет линий все знает. А вот позор мой, старый плакат, вовремя не убрал. Не в моем, говорит, хозяйстве заклепки.