Не поднимая взгляда от пола, Басаргин глухо проговорил:
— После окрика старшины я растерялся… Отставание — это дезертирство.
— И что же ты решил?
— На бегу я хотел вытащить из-за голенища кошелек, но он, как на грех, провалился очень низко. Рука не пролезала. А эшелон уже набирал скорость. Я еле успел вскочить на тормозную площадку предпоследнего вагона.
— Ты объяснил это командиру батальона? — спросил комиссар, в душе веря, что Басаргин говорит правду.
— Объяснил, но он не поверил. Передал меня начальнику особого отдела. А тот…
— Что тот?
— Мои объяснения слушать не стал. Оформил документы на суд военного трибунала.
— За мародерство?
Еще ниже опустив голову, Басаргин на этот вопрос не ответил.
Злость и гнев, с которыми комиссар поднялся в вагон, словно утонули в глубоком омуте души, и на смену им всплыла жалость. Он вскинул руку, посмотрел на часы и, что-то прикидывая в уме, спросил:
— Деньги-то есть?
— Есть.
— Сколько?
— Рублей триста…
— Хватит, чтобы заплатить за самосад, что ты взял у старика?
Басаргин ответил не сразу. Он, как понял комиссар по выражению его лица, подсчитывал: за стакан табака старик брал по два рубля. На триста рублей можно купить полторы сотни стаканов.
— Думаю, хватит, — еще не догадываясь, что задумал комиссар, ответил Басаргин.
— А ну, покажи деньги. Давай посчитаем.
Басаргин безуспешно пытался засунуть за голенище сапога свою большую, костистую кисть руки. Видя, что ничего не получается, он сел на пол и разулся. А когда из сапога вывалился кошелек, он протянул его комиссару. И тот, пока Басаргин наворачивал на ногу портянку и обувался, посчитал деньги.
— Здесь триста двадцать рублей. Думаю, хватит. — Он вытащил из планшета блокнот, вырвал из него чистый лист бумаги, положил его на планшет и протянул Басаргину: — Пиши!
— Что писать?.. — Арестованный поднял на комиссара взгляд, полный недоумения.
— Пиши, что буду диктовать. — Видя, что Басаргин, привалившись спиной к стене и прижав планшет к груди, ждет его дальнейших указаний, комиссар начал диктовать: — «Станция Убинская, Новосибирской области. Начальнику железнодорожной станции». Написал?
— Написал.
— А теперь пиши текст к денежному переводу. Его пишут на обратной стороне бланка почтового перевода. Пиши помельче, так, чтобы уместилось. — Комиссар прошелся по вагону, сосредоточенно что-то обдумывая и потирая пальцами лоб. — Диктую дальше, пиши. «Товарищ начальник! Прошу эти деньги передать хромому седобородому старику на деревяшке вместо правой ноги. Он ходит в серой заячьей шапке и черной фуфайке. Торгует табаком-самосадом на базарчике у вокзала. Найдите его, пожалуйста, и передайте ему эти деньги. Когда в конце сентября наш эшелон остановился у Вашей станции, я купил у старика полмешка самосада, а деньги не успел заплатить, так как эшелон тронулся. Очень прошу выполнить мою просьбу. С уважением — боец Басаргин». — Видя, с какой твердостью арестованный поставил свою фамилию, спросил: — Написал?
— Написал. — Голос Басаргина дрогнул, и комиссар увидел, как в глазах его вспыхнула надежда.
— Денег-то не жалко?
— Товарищ комиссар… — Дальнейшие слова Басаргина были оборваны перехватившими горло спазмами.
— В Уфе будем стоять часа два. Перевод отправишь с вокзальной почты. Пойдешь отсылать его с кем-нибудь из отделения, чтобы все в роте знали: деньги за табак ты старику отправил. Все ясно? — Комиссар резко дернул дверь вагона, и она с грохотом откатилась влево. — А сейчас — марш в вагон! Скажи ребятам, что арест с тебя комиссар снял и приказал отправить старику деньги за самосад.
…Деньги, как приказал комиссар, Басаргин старику отправил. Вся рота об этом знала, хотя почти до самой Москвы нет-нет да кто-нибудь из вагонной братвы подковырнет: «Ну и адресок же ты написал!.. На деревню дедушке!», «Чехов эту историю обстряпал бы по-новой!..», «Хорошо, если начальник станции не хапуга и не алкаш…», «Ничего, даст деду сотню — тот будет рад до смерти…».
Но все это было позади… А вот теперь — Москва, куда летом тридцать седьмого года Басаргин вернулся из пионерского лагеря «Артек», а квартира их была уже занята другими. От соседей он узнал, что отец и мать арестованы, а где находятся — неизвестно.