Рассуждая сам с собой и тем самым несколько успокаивая себя, Реутов отвинтил колпачок с фляжки, в которой была водка, налил половину алюминиевой кружки. Перед тем как выпить, посмотрел на часы. Уже одиннадцать. Ночь. Немцы в это время, как правило, замолкают. Немецкий педантизм давал о себе знать даже на войне. Тем более сейчас — в осеннюю слякоть, холод и бездорожье. «То, что Казаринов со мной в одной дивизии, — и хорошо, и плохо, — продолжал вить цепь раздумий Реутов. — Хорошо, что он в моих руках. Я могу послать его на такое задание, с которого он не вернется. Плохо потому, что на опасное задание послать его сейчас будет слишком подозрительным. Следователь трибунала держит нас обоих в поле зрения, он уже дважды брал показания у Казаринова и Дольникова. Хорошо, что Дольникова позавчера отозвали зачем-то в Москву. Наверное, опять по какому-нибудь заданию. Он крупный специалист в области пиротехники, защитил в свое время диссертацию. Ему придется взорвать еще не один десяток мостов, война ведь только начинается… До одного Урала этих мостов сотни… Может, при взрыве одного из них и сам пойдет на дно…»
Тремя большими глотками Реутов выпил водку, закусил огрызком луковицы, который сильно макнул в банку с солью. Он нервничал. Прошло уже полчаса, как он послал ординарца за Казариновым, и до сих пор не было ни Казаринова, ни ординарца.
После выпитой водки его сразу охватил прилив необузданной независимости и чувства превосходства над всеми теми, с кем он до сих пор шел по дорогам войны, с кем и сейчас продолжает идти по ее неисповедимым тропам, где на каждом шагу человека подстерегает смерть.
«Ради спасения дивизии, да что там дивизии — целой армии, я пожертвовал тремя машинами с ранеными. А как ты, комдив Веригин, объяснишь, что сам хотя и тяжело раненный, но из окружения был вынесен, а девять десятых людских душ дивизии остались в кольце?! Убито из них перед прорывом из вяземского котла не больше половины личного состава. Вторая половина попала в плен. Почему ты, генерал, не предпринял самых последних и решительных шагов, чтобы вывести из котла остатки всех своих полков, и почему сам ты выходил в головном эшелоне, а не в арьергардной колонне?.. И почему ты, как спасительную ладанку, носил в своем нагрудном кармане эту мерзкую «телегу» на меня и не сказал о ней ни слова? Ведь ты был со мной, как всегда хотел показать, предельно откровенен и прям».
Шагая по жарко натопленному блиндажу, отведенному специально для помощника начальника штаба армии и его ординарца, Реутов остановился и дрожащей рукой механически потянулся к фляжке. Хотел отвинтить колпачок и еще налить водки, но в это время за брезентовым пологом, прибитым к бревну дверного проема блиндажа, послышались чьи-то глухие шаги.
Первым в блиндаж вошел Казаринов, следом за ним — ординарец Реутова.
— Товарищ полковник, лейтенант Казаринов по вашему приказанию прибыл, — доложил Григорий.
Кивком Реутов дал знать ординарцу, чтобы тот покинул блиндаж.
— Проветрись перед сном, для здоровья полезно, — сказал Реутов и взглядом показал на брезентовый полог, заиндевевший по краям и внизу.
— Сколько мне проветриваться, товарищ полковник? — шмыгнув носом, спросил ординарец.
— Столько, сколько будет у меня лейтенант.