— Добрый вечер!
Он поднялся с длинной, выкрашенной в белый цвет скамьи и пошел ей навстречу. Итка медленно расстегивала пальто, глядя ему прямо в лицо. Она заметила, как оживились его глаза.
— Итка, я ведь вас еще не видел без халата. Но вам эта одежда к лицу. Очень к лицу.
— Спасибо, — сказала она тихо, радуясь, что он заметил, как тщательно оделась она для свидания.
Вдруг он протянул к ней обе руки. Долю секунды она колебалась, потом робко взяла их в свои ладони.
— Вам плохо?
— Нет-нет. Вовсе нет. Я рад, что вы здесь.
— Сядем? — предложила она и с неохотой отпустила его сильные горячие пальцы.
— Да, конечно. Хотя… Я надеюсь, мы скоро встретимся в более приятной обстановке, — сказал он и тут же поспешил добавить, что с ней ему хорошо везде.
Итка села напротив за длинный стол. Он нервно подтянул пояс больничного халата. Худые широкие плечи острыми углами выступали из-под ткани. Шрам на лбу покраснел, он прикрыл его, сдвинув ниже прядку волос. На исхудалом лице с выступающими скулами читалось беспокойство.
— Мы хотели о чем-то переговорить, не так ли? — сказал он, чтобы вообще как-то начать разговор.
— Утром у вас был грустный вид, — ответила она и улыбнулась. Она готова была в эту минуту сказать ему, что он ей очень нравится.
— На это есть причины, — вздохнул он. — Вы ведь знаете, что я очень хочу вернуться в полк, снова летать. Но меня ждет обследование в Институте авиационной медицины, а потом… потом специальная комиссия. Скажите: что говорят врачи? Каковы мои шансы?
Итка пожала плечами:
— Здесь ваше лечение закончено. Если бы вы не были летчиком, то уже отправились бы в часть. Не знаю, почему вы так спешите…
— Не терпится снова сесть в самолет, увидеть небо…
— А что с вами произошло, если не секрет?
— Я полетел с высокой температурой. Перед этим я хотел было доложить, что заболел, но меня опередил приказ. А потом, как нарочно, появился туман… Ну а результат вам известен.
— Но за это вас же не могут судить, — возразила Итка. — Вы выполняли приказ..
— Да. Но в таком состоянии я был обязан отказаться от полета. Вместо меня полетел бы другой. А судить меня, разумеется, могут и будут. Вы не знаете ряда других обстоятельств. Так что перед вами погибший человек, — добавил он полушутя-полусерьезно.
— А вы когда-нибудь думали о том, что вам придется делать какую-нибудь другую работу? — Итка не сразу решилась задать этот вопрос.
— Другую работу? — Слезак взглянул на нее, не понимая. — Другую работу? — повторил он.
— Я имею в виду работу, не связанную с полетами. Вообще не связанную с военной службой.
Он беспомощно пожал плечами:
— Если я не буду летать, я сам уйду из армии. Но для меня это была бы величайшая утрата в жизни.
— А это не иллюзия? — мягко возразила она.
Он отреагировал именно так, как она ожидала: поднятые брови и изумленные глаза, в которых было что-то похожее на гнев.
— Ил-лю-зи-я? — удивленно произнес он. — Почему иллюзия?
— Люди часто думают, что не могут жить без того или другого, но настают трудные времена, и они вдруг понимают, что прекрасно могут без этого обойтись. Они благодарят судьбу, что вообще остались живы, ибо самое главное — жизнь, прежде всего жизнь.
— Мне кажется, вы имеете в виду существование, — заметил он иронически.
— Это само по себе уже много, — не отступала Итка. — Здесь, в госпитале, я часто вижу, что людям приходится смиряться с потерями.
Он покачал головой:
— Постараюсь вам объяснить положение. Я живу не в безвоздушном пространстве. Кто я атакой? Я солдат, нарушивший предписания, дисциплину. Речь идет не только о наказании, но и об ответственности. Перед коллективом, перед друзьями. Перед партийной организацией. Мне этого не простят. И я могу утратить не только право летать, но и ощущение принадлежности к коллективу. Я буду чувствовать себя никому не нужным, изгоем. Поверьте мне. Когда я среди товарищей, когда летаю, то это похоже на то, как я раньше, давным-давно, сидел за роялем.
— Вы играли? — спросила Итка удивленно: она не могла себе представить, что его сильные, крепкие пальцы могли когда-то бегать по клавиатуре.
— Да, лет двенадцать назад. И хотел посвятить жизнь музыке. Все получилось иначе, но я… я просто счастлив.
— Значит, вы ни за что не согласились бы добровольно расстаться с авиацией? — В ее голосе чувствовалась безнадежность.