Он поднялся из удобного кресла в кабинете начальника комиссии как бы заново рожденный и почти пропустил мимо ушей благожелательное предупреждение о необходимости быть осторожней, потому что в другой раз он так легко не отделается.
«Конечно, я буду дьявольски осторожен», — мысленно пообещал он себе и помчался из наводившего на всех летчиков страх института со всех ног, будто за его спиной что-то горело.
Но радость, которую он испытывал, все-таки была омрачена: он понимал, что пока еще стоит на полдороге. Будущее Слезака было в руках специальной комиссии, расследовавшей его дело.
До отхода поезда оставалось много времени, и Слезак зашел в ресторан Центрального дома армии пообедать. Он надеялся, что встретит там кого-нибудь из однополчан и, может быть, узнает какие-нибудь новости. Неожиданно ему пришло в голову позвонить в часть и позвать к телефону Яна Владара. Но он отогнал эту мысль. О таких вещах по телефону не говорят. Если разбирательство окончилось для него плохо, то Ян наверняка положит трубку (инструкция была для него священным писанием) или начнет уходить от ответа, чтобы не сказать прямо о строгом наказании.
Войдя в ресторан, Слезак внимательно осмотрелся, но не увидел ни одного знакомого. Радек сел у окна, напоминавшего витрину магазина, и заказал себе жаркое и пльзеньское пиво. Когда обед принесли, он с удовольствием обтер край запотевшей кружки большим пальцем и залпом выпил ее. Ставя пустую пол-литровую кружку на стол, ощутил легкое головокружение. Это напомнило ему о мучениях, которым его подвергли в институте. Больше всего ему досталось на центрифуге. Он сидел в ней, низко наклонившись вперед, касаясь ладонями щиколоток, потом врач раскрутил это ужасное кресло, укрепленное на бесшумном шарнире, а когда вращение прекратилось, смотрел, как Радек снова обретает равновесие. Потом летчику велели встать и пройти по белой линии. Так повторялось неоднократно, и после этого всякий раз с помощью энцефалографа исследовалась деятельность его головного мозга.
Теперь все это было уже позади. Голова Радека слабо кружилась, но это от того, что он очень давно не пил спиртного. Он закурил сигарету и подумал об Итке. Стоит ли посылать ей телеграмму? Если он это сделает, она придет встречать его к поезду. Хочет он с ней встретиться или нет? Он пытался найти ответ, но не находил. Не то чтобы он не хотел ее увидеть — в институте он не раз вспоминал ее, скучал по ней. Но ответ, ожидающий его в полку, в эту минуту был для него гораздо важнее. Если они встретятся, он сможет поделиться с ней лишь половинной радостью. Что, если потом все рухнет? Он решил так: если ему суждено самое суровое наказание, то в армии он не останется.
Все эти дни, пока шло расследование, он думал о том, что ждет его. Мысль о работе по специальности на гражданке он отбрасывал, хотя и имел свидетельство об окончании торгового училища. Трудно было представить, что придется ежедневно просиживать за столом по восемь часов над какими-нибудь цифрами. Его всегда удивляли точность и аккуратность бухгалтеров, их терпеливость и последовательность. Он сознавал, что подобное дело ему не по плечу, что он провалится при составлении первого же отчета. Подсчитать все эти миллионы, сотни тысяч он никогда бы не сумел.
Наиболее приемлемый выход — устроиться летчиком-инструктором в СВАЗАРМ — Добровольное общество содействия армии. Только кандидатов на эту работу немало, а у него нет никаких рекомендаций. А теперь, после случившейся по его вине аварии, никаких рекомендаций он уже не получит.
Можно было бы устроиться воспитателем в какое-нибудь училище трудовых резервов. Но он и эту возможность не принимал в расчет, поскольку считал себя неспособным воспитывать молодежь. По натуре он был немного отшельником, еще в раннем детстве перестал играть с мальчишками. Детские игры в войну по сравнению с музыкой уже тогда считал ненужными и неинтересными. Он часами просиживал за роялем. Когда он выбирал друзей, они всегда оказывались из мира музыки. Таких друзей было немного, в основном девчонки. Они более восприимчивы и лучше понимают музыку. Так случилось, что еще в школе его стали дразнить девчатником. В действительности же, играя на рояле, он не обращал внимания на сидевших вокруг него девочек, даже красивых. Мальчишки завидовали ему и никогда не верили, что для него все девчонки одинаковы.
И только в армии, где Радек Слезак узнал цену настоящей дружбе, он начал совершенно иначе относиться к коллективу. Он понял, что можно оставаться самим собой и вместе с тем жить в мире и согласии с товарищами. Теперь, после многих лет, проведенных в кругу военных летчиков, ему было трудно представить свою прежнюю отшельническую жизнь. Правда, бывали минуты, когда ему хотелось остаться наедине с самим собой, особенно если происходило что-нибудь касающееся лично его, если наваливались такие переживания, с которыми он хотел справиться сам, сознавая, однако, что его на это не хватит. Не исключено, что стремление к уединению он унаследовал от родителей. Вспомнив о них, он решил, что им надо написать письмо. Давно не писал, и они, конечно, беспокоятся, особенно мама.