- Киса, это тебе так кажется. А женщины без воспитания не обойдутся. Дурочка, вам же лучше живётся от этого. Вы же по природе капризны, ленивы, глуповаты, упрямы, от маминой юбки оторвётесь – ничего не умеете, а с гонором. Вас мать балует, сказки рассказывает вместо того, чтобы научить, как правильно гладить. Внушает какие-то маразматические представления, а вы ждёте, что муж в постель завтрак понесёт, препираетесь с ним, выставляете несуразные требования. Нет уж. Раз замуж вышла – всё, муж для тебя и Бог, и царь, и герой. А к матери – не чаще чем раз в месяц, и то на часок, и о семейных делах ни гу-гу: всё отлично – и точка. Если мужчина по себе жену воспитает – семья счастливая, и никакая тёща не развалит.
- Уж не тебе об этом говорить, - тихо сказала Лия. Лицо её медленно угасало. – Кажется, моя мама не давала повода к этой проповеди.
- Ну конечно, твоя мама ангел. Стоп, ребята, приехали. Вот как удобно на джипе: раз - и на месте. Вылезай.
В полном молчании все вылезли из машины. Даже Стас притих и задумался. Только Михаил суетился и разговаривал подчёркнуто весёлым голосом. Дерево высилась неподалёку неприступной громадой, настороженное и вопрошающее.
- Ну что, ребята, располагаемся? Где тут у нас мангал? Киса, ты не стой, не стой, работай! Расстилай коврик, доставай припасы. Ты чего истуканом встала? Что смотришь букой?
- Стало быть, ты меня под себя воспитывал?
Лия стояла против него бледная, стиснув зубы и наклонив голову, словно боксёр на ринге.
Михаил попробовал засмеяться: - Не надо так напрягаться. Мы шутим.
- Вы шутите?
- Конечно, а ты не поняла? Вы, женщины, натуры тонкие и чуткие, требуете особого подхода. Вы такие же люди, и я ценю в тебе человека, но женщину всё-таки больше. Имей в виду, Киса, так все мужчины рассуждают. Верно, Стас?
- Верно, мы шутим, - каким-то деревянным голосом подтвердил Стас, чуя неладное. – Но ты, Мишка, слишком крут, нельзя так…
- Все мужчины… - повторила Лия. – Раньше ты так не говорил. А я-то думала… Значит, у меня в жизни нет и не может быть высоты? Значит, ты, мой любезный муженёк, моя единственная стоящая высота, и я должна тебя покорять и тебе поклоняться, как этому Дереву? Делать стойку, как собака в ожидании приказов и подачек? Ответь? – по её щекам вдруг поползли щекотные, едкие капли.
- Если ты ждёшь окончательного ответа от меня, Киса, кроме шуток, то я отвечу: да, - глаза Михаила сузились и стали жёсткими. Он заговорил спокойно и размеренно, но к концу тирады голос повысился, и тихая ярость едва не перешла в фальцет: - Какая тебе нужна высота? Чего тебе не хватает? Может, мне Кису подменили, а? Ты же всегда со мною соглашалась, Киса, что же теперь произошло, признавайся? Кто тебе внушил, что ты должна лезть на Дерево? Кто напел, что тебе живётся плохо и ты на что-то особенное способна? Пастух? Они на это мастаки. А ты развесила уши. Значит, плохо я тебя воспитывал. За одно это я ему зубы выбью и кишки выпущу.
Он подошёл к ней вплотную и встряхнул, точно желая вытрясти скверну и смуту. Лия вырвалась и отбежала. Её глаза сверкали гневно и вызывающе.
- Врёшь, не запугаешь! Я способна на всё. И ребёнка воспитать, и художником могла бы стать. Ты меня не допускал до высоты, осаживал вниз, на паркет, покрытый коврами, в плюшевый ад¨. Ради любви я была способна пойти на любую высоту, а твой рекорд уже потерял смысл и покрылся паутиной в красном уголке, он был в прошлом веке. Да, он замшел, как и камень, в который превратилась твоя душа. Что ей моя любовь?
Она резким движением вытерла глаза и усмехнулась. Усмешка испугала Михаила.
- Лиечка, любимая, - Михаил шагнул к ней, протягивая руки, но она отходила всё дальше и дальше, потом вдруг с отчаянной решимостью развернулась и бросилась бежать.
- Алле-оп! – услышали мужчины. – Держись, муженёк!
Мужчины на секунду оцепенели: взгляд Лии словно отбросил их назад.
Когда они подбежали к свисающему концу капроновой лестницы, то уже не могли коснуться и кончика её фирменного кеда.
- Михаил, ну что же ты, скажи ей, крикни, что любишь, извинись, убеди! - Стас был бледен, его била дрожь. – Двоим сюда не залезть, верёвка не выдержит. Она же сорвётся!
Но Михаил стоял истуканом, лишь нижняя губа его дёргалась. Потом начал пятиться прочь.