- Мишка, это мы сами виноваты. Ну, не отпускал бы…
- Нет, мальчики, не отпускать – это нечестно, по-тюремному. Я другое скажу. Вы толстозадые стали. Ну, растрясли бы жиры, прогулялись вместе.
- Нет, Лиечка, ты не права, - проговорил Стас. – Это слишком серьёзно. Ты не понимаешь, но это и к лучшему. Дьюк, не забивай ей голову. Идём домой. Я умираю с голоду. А ноги просто отваливаются.
«Где же была в моей жизни высота?» - думала Лия, уныло шагая между мужем и его закадычным другом. Она не участвовала в довольно вялом, усталом разговоре, да и болтал, в-основном, Стас, а язык у него, как известно, без костей, в подробности можно и не вникать. Михаил шёл угрюмый, отбуркивался нехотя – Стасу попробуй, не ответь, душу вытрясет.
«Так где же была моя высота? И была ли?»
Она легко училась и в школе, и в институте. Легко заводила знакомства, легко привязывалась к людям и легко расставалась. Даже её женское обаяние не стоило ей никаких усилий. Она его не замечала – то самое обаяние, на имитацию которого окружающие её женщины тратили столько времени, сил и косметики. Лие с одинаковой лёгкостью давались и танцы, и рисование гуашью и мелками, и сочинение эпиграмм на однокурсников. Но ничто не задевало её серьёзно. Мужское внимание рано избаловало её, и Михаилу пришлось «попотеть», преодолевая и каприз, и инерцию жизни, чтобы не то, чтобы завоевать, но убедить её в том, что он тот самый единственный и неповторимый, без которого жизнь не будет раем.
Но когда это произошло, и она полюбила его, Лия сходу с лёгкой душой отказалась от прежних привычек, прежних друзей и привычного комфортного быта под крылышком у отца и матери. А он, не спеша, обстоятельно, крепко привязывал её к себе, виток за витком, узелок за узелком, внушая иные, более приземлённые, материальные идеалы и представления взамен романтических и сентиментальных, приводя к осознанию приоритета его нужд и потребностей. Ну, так где же в её нынешней жизни главное? И ради чего она живёт?
Лия уже не так сильно хочет ребёнка, как в первые годы жизни с мужем. Она была молода и порывиста, а ему всё было некогда: то он учился в аспирантуре, то писал диссертацию и защищался – не потревожь, строго придерживайся распорядка и ни минутки на посторонние отвлечения от единого курса. Потом он пробивался на надёжное, хлебное место. И вся её любовь и привязанность, забота и нерастраченная нежность – всё поглощал он, большой, рассудительный, солидный и самодовольный ребёнок. Так минуло 7 лет, сгладилась и боль, и любовь, и прежние надежды.
Теперь у них было всё: машина, новый роскошный дом и квартира, возможность отдохнуть за границей (пока не реализованная), масса всевозможной домашней техники. Но не было детей. И она знала, что Михаил вполне может скоро сказать: «Ну, что же, Киса, машину мы завели – пора завести ребёнка!», и она спокойно, бестрепетно согласится: «Ребёнка – так ребёнка!»
Об этом же она думала ночью, без сна лёжа рядом с мужем и ощущая его тяжёлую руку на своей груди, его довольное, сытое дыхание у своей щеки.
А когда она всё же задремала часам к четырём утра, перед глазами поплыла бесконечная цветущая равнина с далёкими коровами, и сопки на горизонте, а по равнине там и сям росли гигантские деревья, похожие на баобабы, и гигантские птицы, вроде птеродактилей – инкарнация архангелов - трубили в блестящие медные трубы. А к утру в колёсике справно заведённого механизма что-то поломалось, повернулось не в ту сторону, забуксовало. И Дерево выросло ещё и ещё, и его жёсткая глянцевая листва запела победно, заплескалась об тревожное грозовое небо над головой, а ветви всё ускользали, ускользали от её тянущихся рук… Дерево, выросшее для Вечности. Что ему земные печали и радости? А вот пастух говорил – «оно нас свело». Что бы это могло означать?
Стать бы вровень с Деревом, примерить на себя его непомерное стремление ввысь, неуёмный полёт, пить и ласкать языком облака, говорить с высоко летящими птицами на их языке, чувствовать каждой клеточкой тела глубинную жизнь своей планеты…
Затрепетала летняя шторка, и солнечный зайчик нахально уселся на щёку, другой проскочил на нос, третий стал щекотать левый глаз. Лия вздрогнула, зажмурилась, хотела повернуться на бок, но Михаил проснулся тоже, и с первым же своим движением притянул жену к себе. И ощущение беспредельной лёгкости исчезло без следа.
Самый первый год совместное пробуждение сопровождалось возбуждением и страстью, затем - теплом и нежностью, а последние годы всё чаще преобладала усталость и скука. В дневных домашних хлопотах Лия их изгоняла, ночью они возвращались.