Радовский прочитал приказ, взглянул на генерала. Тот стоял у окна и курил сигару. Синеватый вязкий дымок вился вокруг седой головы с глубокими блестящими залысинами. Фейн курил дорогие сигары. И, вопреки обыкновению заядлых курильщиков гасить табаком раздражение, закуривал в минуты покоя. Добрый знак, подумал Радовский, когда увидел, что генерал потянулся к кипарисовому футляру.
— А скажите, господин майор, эта наша война… вы действительно верите в ее победный исход? Вы думаете, можно покорить эти пространства, населенные… Нет-нет, я не нацист. Я — солдат. И то, что происходит вокруг, многое из этого, противно моей натуре и убеждениям. Мои солдаты устали. Дивизия понесла огромные потери. И кажется, что не только Германия, но и Европа уже не в состоянии восполнить их. Пятая мотопехотная бригада выбита почти наполовину. Немногим лучше положение в Пятой танковой бригаде. Эти две бригады — костяк дивизии. Без них дивизии не существует.
— Господин генерал, германская армия свою освободительную миссию блестяще выполнила еще летом прошлого года. И поход на Москву был уже безумием. Бессмысленным и жестоким. И вы это прекрасно понимаете. Начиная с сентября, да-да, уже тогда, нужно было открыть ворота концлагерей, обмундировать и вооружить добровольцев. И миллионная русская армия освободила бы от большевизма не только Москву и Петербург. Почему вы, немцы, так слепы к урокам истории? Россию могут победить только русские. Только русские, господин генерал.
Фейн пристально смотрел на Радовского. Он услышал то, что готов был услышать. Но слова русского не могли не смутить его. Он невольно выглянул в окно и, убедившись, что часовой далеко и не слышит их, качнул сигарой:
— Только русские… Эти слова принадлежат вашему новому вождю? Генералу Власову? Кажется, именно он сейчас претендует на роль командующего новой армией. Так называемой Русской освободительной армией.
— Эти слова принадлежат Шиллеру. Фридриху Шиллеру, господин генерал. Эти слова произнесены давно. Этой истине уже много лет. Как и добрым взаимоотношениям между немцами и русскими.
Генерал курил сигару. Он снова смотрел в окно. Там, над свежим штакетником, ветер играл березовой листвой. Форточка была открыта, и шум листвы слышался здесь, в штабном доме, как отзвук другой, минувшей жизни, которая прошла здесь, среди этих берез, но которая никогда не повторится. Радовскому вдруг показалось, что этот тихий шум волнует не только его, но и генерала.
— Странный вы человек, господин Радовский. Эта ваша откровенность… Такие мысли иметь опасно. Даже здесь, на передовой. Хотя, по всей вероятности, вы все же правы. И я разделяю некоторые ваши мысли. Но скажу вам больше: то, что мы переживаем, еще не кульминация безумия. Кульминация нас ждет впереди.
— Еще не поздно. Еще все можно поправить.
— Вряд ли. Фюрера окружают недалекие и недобросовестные люди. И они рассуждают иначе. К нашему несчастью и к несчастью всей Германии. — Фейн внимательно посмотрел на Радовского и неожиданно спросил: — Говорят, где-то здесь, недалеко, ваше родовое поместье?
— От поместья ничего не осталось. Руины усадьбы. Мерзость запустения.
— Все, что разрушено, можно восстановить. Проблема в другом. Все это, — и генерал сделал жест в сторону развешенной на стене карты, — нужно теперь удержать. А русские усиливаются буквально с каждым днем. Вы случайно не охотник?
— Когда-то покойный батюшка имел хорошую охоту. Свору гончих. Содержал двоих собачников. Сьезжались соседи. Охоты устраивали пышные. Было ружье и у меня.
— Пригласите как-нибудь меня на охоту. К себе в поместье.
Последняя фраза генерала многого стоила. Радовский почувствовал ком в горле, но тут же справился с собой, заговорил спокойно, словно и не придав никакого значения тому, что только что услышал:
— Что ж, наши места стоят того. Впереди осень. Скоро наступит самая пора. Утки готовятся к отлету. Тетеревиные выводки подросли. А там скоро и чернотроп. Или вы любите другую охоту, по крупному зверю? Лось, думаю, ушел на восток. Распугали лосей.
— Нет, я люблю побродить со своим дратхаром. Вы ведь видели моего Барса.
— Видел.
— Как он вам?
— Хороший пес. Чувствуется, что прекрасно вышколен. Остальное скажет порода.
— О, да, порода! — снова с легкой улыбкой качнул сигарой Фейн. — Она многое определяет. Он прекрасно берет птицу. Вы увидите, как он это делает! Приносит утку. Бросается в воду и приносит. Хорошо натасканный, вышколенный. Ах, как же ему хочется в лес! И мне, признаться, тоже. — Генерал засмеялся, и глаза его молодо блеснули. — Обдумайте, Георгий Алексеевич, как это лучше устроить. И сообщите мне тут же. Только не оттягивайте. И чтобы об этом — ни одна душа. Тем более, ваше новое начальство.