Мать Евфросиния промолчала. Вместо нее ответил один из старцев-церковников.
— Я бы предложил полную проверку. У нас есть очень хорошие специалисты… Если, конечно, господин Темников позволит.
Шеф скривился, будто надкусил лимон. Пренебрежительно махнул рукой, будто отметая сказанное,
— Как будто у меня есть выбор, — вполголоса пробормотал он. —
М-да. Похоже, контроль над ситуацией из рук нашего дражайшего шефа ушел безвозвратно. Он сейчас просто плывет по течению. А для такого человека, как он, это ох как трудно. Дмитрий Анатольевич привык бороться. Грудью встречать напор судьбы. И побеждать.
На мгновение мне даже стало его жалко. Но только на мгновение, не больше.
Эх, меня бы кто пожалел…
Во что я вляпался?
— Выбор есть всегда, — мягко проговорила Мать Евфросиния. От этого тихого шепота я почему-то вздрогнул. И только потом понял, что слова эти адресованы не мне и что святая не читала мои мысли.
— Выбор есть всегда, — повторила настоятельница. И вдруг повернулась ко мне: — Алешенька, выйди, пожалуйста, на минутку. Нам надо поговорить.
Не проявляя ни капли сомнения и даже не обидевшись на глуповато-детское «Алешенька», я молча повернулся. Вышел. И аккуратно прикрыл за собой дверь.
Маринка удивленно подняла голову, оторвавшись от лежащего на столе толстого справочника, но ничего не спросила. Видимо, удовольствовалась увиденным в моих глазах. Или разумно решила не лезть не в свое дело. Так мы и молчали. Она, сидя за столом и перебирая бумаги. И я — подпирая стенку напротив и пытаясь собрать старательно разбегающиеся мысли.
Во что я вляпался?..
Из кабинета доносились приглушенные голоса. Громкие, визгливые, неразборчивые. Что они там обсуждали? В любом случае, вряд ли их идеи несут мне радость.
Дверь открылась. Вернее, не открылась, а распахнулась. Настежь. В сопровождении своих дрессированных горилл вышел майор. Стрельнул взглядом в мою сторону и, не говоря ни слова, удалился. Сразу же вслед за ним из кабинета нашего шефа сбежали Хабибуллин и Пащенко. Именно сбежали: проскользнули вдоль стенки и торопливо скрылись в коридоре. Старички-церковники удалились медленно и величаво, с важным видом разглаживая белоснежные хламиды и сверкая вышитыми на груди крестами. На меня они даже не взглянули.
Мать Евфросиния вышла последней. В этот момент она ничуть не походила на легендарную живую святую. Обычная пожилая женщина в видавшем виды монашеском балахоне. Собранные в жиденький узел редкие седые волосы, чуть прихрамывающая походка и спокойные уверенные движения. Только вот застывшие в глазах отголоски иной, не принадлежащей этому миру силы немного портили эту картину.
Маринка вскочил а на ноги, едва только она появилась в дверях. Бросила короткий, ничего не выражающий взгляд в мою сторону, в явной нерешительности кусая губы. И вдруг выскочила на середину комнаты, поспешно опускаясь на колени перед мягко плывущей вперед женщиной.
— Благословите, Мать…
— Благословляю, дочь моя, — сухонькой ручкой настоятельница погладила смущенно потупившуюся и залившуюся краской девушку по собранным в замысловатую прическу волосам. — Да пребудет Господь с тобой и с тем, кого ты любишь и ждешь…
Короткий изумленный взгляд Марины. Предательски задрожавшие губы. И спокойный, чуточку отрешенный взгляд святой женщины, смотревшей в те дали, куда не дано заглянуть обычному человеку.
Легкий кивок в мою сторону.
— Заходи, Алеша. Дмитрий Анатольевич ждет тебя.
Я торопливо мотнул головой и отлип от стены.
Шеф стоял перед узорной дверцей шкафа и молча смотрел на вот уже пять долгих лет пылящийся за стеклом клинок. Просто смотрел, и все. Не пытался достать его или прикоснуться к своему легендарному оружию. Всего лишь молча смотрел.
Иногда я своего шефа просто не понимаю. Зачем он упорно держит меч при себе, хотя столько лет не берет его в руки? И даже пыль не стирает, позволяя сверкающей стали медленно обрастать неровной серой бахромой. Как он выдерживает непрерывный, изо дня в день подтачивающий волю натиск рвущегося на свободу оружия? Как противится неодолимому желанию выдернуть волшебный меч из пыльного плена, выйти за ворота и там в отчаянной битве убивать, убивать, убивать проклятую нечисть?..
И, самое главное, почему он это делает?
Пройдя в кабинет, я аккуратно прикрыл за собой дверь, отсекая громкую трель телефонного звонка, сбивчивый голосок Маринки, спокойный взгляд святой матери да и вообще весь мир. И будто бы давно уже дожидаясь этого, шеф тотчас же заговорил:
— Трудно, Алексей, — негромко проговорил бессменный командир десятков и сотен бесшабашных парней, ежедневно отправляющихся рисковать жизнью по его приказу. — Это так трудно — бороться со всем миром, год за годом сражаться в несуществующей и необъявленной войне, нести дарованную тебе свыше ношу…
Голос шефа упал до едва слышимого шепота. — Но во много раз труднее бороться с самим собой… Я молча переступил с ноги на ногу.
— Тридцать лет, Алексей. Я отдал бы все, что угодно, чтобы все эти тридцать лет оказались сном. Просто дурным сном, который забудется, едва откроешь глаза… — Шеф поднял руку и медленно провел рукой по стеклу, словно стирая с его поверхности прошедшие годы. — Как бы мне хотелось вернуться в старый мир…
Я молчал. Сказать тут было нечего.
Старый мир. Я не видел его. Родившись уже после того, как окончательно разочаровавшийся в своем творении Господь обрушил на утонувшее в грехах человечество свой Божественный гнев, я его не представлял. А то немногое, что знал о прежних временах, было почерпнуто мною из одинаково унылых воспоминаний стариков или из книг.
Старый мир. Хотел бы я вернуть его? Хотел бы я жить так, как жили люди до Гнева?
Смешной вопрос.
Старый мир… Кем бы я был в нем? Что бы я делал, если бы не было беспощадно ударившего по человечеству незримого молота Божественного гнева? Скорее всего, посещал какой-нибудь университет, бегал вечерами на танцы, читал в газетах о бесконечно тлеющих где-то далеко-далеко военных конфликтах или о полете человека на Марс. И наверное, думал бы, что жизнь прекрасна, а по-другому быть и не может.
Но все сложилось совсем иначе. И ныне вместо книг и учебников я ношу с собой меч, когда ложусь спать, прячу под подушку заряженный серебром пистолет, а руки мои по локоть в крови.
Я молчал.
— Завтра в восемь, — еще раз погладив стекло, сказал шеф.
— Что?..
— Завтра в восемь зайдешь к нашим костоправам.
«Динь-дон, — тревожно звякнул невидимый колокольчик, намекая на грядущие неприятности. — Динь-дон!»
— Зачем?
— На медосмотр. — Дмитрий Анатольевич с заметным усилием отвел взгляд от спрятанного за стеклом оружия и медленно повернулся ко мне: — Всего лишь на медосмотр.
— Не думаю, что в этом есть необходимость, — осторожно заметил я.
— Есть, Алексей… Церкви нужен полный отчет о твоем здоровье. Особенно о здоровье душевном. Все. Я влип. По самые уши.
— С каких это пор церковь интересуется здоровьем чистильщиков?
— С тех самых, как речь зашла о судьбе всего человечества.
— Я не пойду.
— Пойдешь, Суханов. Пойдешь. У тебя просто нет другого выхода. — Шеф медленно покачал головой. — Алексей, ты разве не понял, для чего здесь были те двое обезьян в форме?.. Да если б не Мать Евфросиния, сейчас ты бы уже ехал в гости к инквизиторам. В наручниках и под конвоем. Так что не дергайся и исполняй приказы. В конце концов это всего лишь медосмотр и ничего более. К вечеру уже будешь свободен.
— Нет, — если шеф и заметил, что я машинально потянулся к пистолету, то и глазом не моргнул.
— Да, Суханов. Да. Завтра в восемь ты придешь в Управление, чтобы пройти глубокое ментосканирование и проверку на теосовресторе.
Что?.. Я сначала даже не поверил своим ушам. Теосоврестор?.. Да кем они меня считают? Митрополитом, что ли? Или уж сразу патриархом? Только они в обязательном порядке проходят проверки на теосовместимость перед принятием сана. С чего это обыкновенному чистильщику такая честь?