— Я так и сделал. Он зайдет сегодня.
— Ну, всего, — сказал Митин, взял портфель и кэпи и, стараясь не слишком торопиться, ушел.
Ксана стояла у дверей и рассеянно смотрела на свет. Мерц боком, как то мимо Ксаны, пошел в кабинет и мимоходом сказал:
— Однако, у вас дружба.
— Что?
— У вас дружба, — повторил Мерц.
— Ну, что ж… Он хороший парень.
— Как меняются мнения. Раньше ты как будто…
— А в чем, собственно, дело? Тебе не нравится? — повышая голос, спросил Ксана.
— Мне пожалуй, все равно, — устало сказал Мерц. — Но целоваться даже у себя, в своей комнате, следует с оглядкой.
Несколько мгновений оба молчали.
— Я не из тех мужей, которые придают этому особенное значение, однако… — и он сделал движение в сторону двери кабинета.
— Нет, погоди, почему ты не договариваешь?
— Мне не до этого, — с раздражением сказал Мерц.
— «Не до этого». Мило. Мимоходом сказал гадость.
— Конечно, делать гадости лучше. Я прекрасно понимаю, мой возраст, разница в летах… Да что там…
— Николай Васильевич! — звонким, звенящим голосом окликнула Мерца Ксана. Он остановился на пороге, но не повернулся к ней. — Николай Васильевич, помнишь — разговор ночью на набережной? Ты сказал: «Ксана, я все понимаю и предвижу, но люблю вас и выдержу…»
— Я еще сказал что-то о честности, надо быть честной и искренной.
— Верно. Честной и искренной. Хорошо. Тогда, если хочешь знать…
Но резкий и короткий звонок прервал ее.
— Я открою, — сказала Ксана и вышла. Английский замок туго открывался, руки Ксаны слегка дрожали. Она все же открыла дверь. На пороге стоял Печерский.
XI
— Николай Васильевич, я собственно, вот по какому делу. Сколько помнится вы изволили обещать мне любезное содействие… — начал Печерский.
— Да, да… Но вот этот грипп. Ну как у вас? Обжились в Москве?
— Все благополучно. Вот только насчет работы… Средства кончаются, надо подумать о заработке.
— В самом деле, ты забыл, — осторожно вмешалась Ксана.
— Я записал у себя. Не так уж трудно найти работу квалифицированному шоферу. Но, конечно, придется поискать.
— Трудно ждать, Николай Васильевич, очень трудно. И не в смысле одного заработка, а вообще…
— То есть, как вообще? — спросила Ксана. — Сейчас только она рассмотрела Печерского. Раньше он держался независимее и наглее. Сейчас он был, видимо, смущен. Затем он похудел. Еще резче обозначились скулы и четырехугольный подбородок.
— Надо, так сказать, легализоваться. Я человек с волчьим билетом. И вот такой человек ходит по Москве, не работает, живет на неопределенные средства… Мало ли какие могут быть осложнения…
Мерц улыбнулся и пожал плечами.
— Позвольте, поскольку вас сюда пустили, поскольку вы легально приехали, какие же могут быть осложнения?
— В этом смысле у вас все в порядке? — спросила Ксана.
— Точно так, разумеется. Но Николай Васильевич… я издергался. У меня чуть ли не галлюцинация, что-то вроде мании преследования. Вот потому я и беспокою вас. Человек на работе, устроившийся, так сказать, сомнений не вызывает. А я без определенных занятий… Надо легализоваться.
— Кто вас преследует? Кому вы нужны? — резко спросила Ксана и Мерц неодобрительно оглянулся на нее и наклонился к Печерскому.
— Я понимаю, в первое время это естественно, боролись, активно боролись, затем вернулись сюда. Вы видите прежних противников лицом к лицу. Естественно, некоторое, не имеющее под собой почвы, беспокойство. Но не преувеличивайте; и не распускайте нервы. Я сделаю, что смогу… Может быть… — Мерц покраснел.
Печерский понял, что сейчас Мерц предложит ему денег. Он встал и тоже покраснел, но как раз в эту минуту раздался звонок. Ксана ушла открывать.
— Содействие, так сказать, рекомендация, вот все, что требуется от вас, Николай Васильевич.
— Что касается меня…
— Это к тебе, — сказала Ксана и протянула Мерцу визитную карточку.
— Простите, ко мне по делу. — Мерц встал и протянул Печерскому руку. — Позвоните мне сюда или в четверг на службу.
— Обязательно. Имею честь кланяться.
Печерский взял руку Ксаны, и она почувствовала, как дрогнула его холодноватая, длинная рука. Она подняла голову и увидела глаза Печерского пустые, прозрачные, стеклянные глаза, обращенные к двери из коридора. Это был испуг и отчаянье. На пороге стоял очень высокий, худой, лысый до того, что трудно было рассмотреть где лицо переходит в лысину, человек. Человек держал в руках шляпу и желтые перчатки и смотрел мимо Ксаны и Печерского в сторону Мерца.