Запел мальчик.
— На, — сказал молодой извозчик, дослушав песню. — На, грач.
Мальчик взял калач и съел, не отходя от стола.
Крестьянин продолжал обстоятельный рассказ и гражданин в толстовке слышал его как бы в полусне:
— Опять спрашивает: «Вы какой волости?» «Лысовской». Слыхали, говорит. «Ну, что пишет, барин?» «Пишет, говорю». «И вы пишете?» «И мы пишем». «Знаем, в газете читали. Что ж не едет барин?» Не едет, говорю. Хитер. Выпустили мы его в васьнадцатом — поставили на заставу ротозея — он его и выпустил. А теперича, разве его заманишь, барина…»
— Нипочем не заманишь…
— Нипочем не заманишь. В васьнадцатом надо было… Пишет барин — земля однако моя. Вот устинские в семнадцатом свою графиню живьем в стогу сожгли. Из города с бумагой приезжали и то не отдали графиню.
Гражданин вздрогнул и спросил:
— Какой волости?
— Мы? Лысовской.
— Села Мамоново?
— Мамоновские.
Гражданин отвернулся и замолчал. Замолчали все и пошептались.
— Что за человек?
— А кто его знает?
— Пьяный или занюханный, — решил вагоновожатый. — Посидит, ситра попьет и удавится. Бывает.
Вожатый позвенел пятаками и ушел.
Беспризорный мальчик оглянулся, подошел к гражданину в толстовке, раскрыл рот, задумался и запел:
— Уйди, — сказал гражданин в толстовке и высыпал на стол мелочь. — Слышишь, уйди.
Мальчик сгреб мелочь со стола и ушел. Непонятный гражданин сидел, откинувшись назад, и глядел в глухую кирпичную стену.
За спиной у него сидел человек. Он чувствовал его дыхание у себя на затылке. Человек курил и Печерский вдыхал дым его папиросы. Тоска и оцепенение охватили гражданина Печерского. Он зевнул и зажмурился.
— Михаи; Николаевич, — произнес низкий, глуховатый голос у него за спиной.
— Я! — вздрогнув и похолодев, отозвался Печерский и сразу понял, что нельзя было отзываться. Высокий, совершенно лысый, бритый человек сидел позади Печерского.
— Михаил Николаевич Печерский? Неправда ли? — сказал он с иностранным акцентом, но совершенно правильно, даже с некоторым щегольством выговаривая русские слова.
— Вы ошибаетесь.
Высокий бритый человек перегнулся через стол и посмотрел в глаза Печерскому.
— Два часа назад, выстрелом в затылок, вы убили господина Александрова.
Печерский попробовал встать, неизвестный схватил его за локоть и сказал раздельно и значительно «Девятка». Печерский сразу ослабел и поник.
Они молчали, потому что мимо них, вкрадчиво покашливая, проходил старичок:
— Купите ножичек, гражданин. Ножи перочинные, столовые, кухонные, садовые…
Печерский посмотрел ему вслед.
— Господин Печерский. Прошу ответить на мой вопрос. Почему вы, господин Печерский, не явились в точно указанный час и день в кафе-столовую Рекорд?
— Я вас знаю, — устало сказал Печерский. — Это вы следили за мной. Это вас я видел у Мерца.
— Вы были обязаны явиться в назначенный час и день в кафе-столовую Рекорд. — Продолжал неизвестный. — Вы обязаны были подойти к господину в сером костюме с сигарой. Мундштук — слоновая кость.
— Прежде всего, я обязан был явиться за инструкцией к известному вам Акимову «Серому». Я пришел к нему и вы знаете, что вышло.
— Это не помешало бы вам во время быть в столовой Рекорд.
— Были такие обстоятельства, господин Клемм…
— Это имя не должно иметь места. Для вас, господин Печерский, я «Станислав». Вы знаете инструкцию?
Печерский дернул плечом и вспыхнул:
— К чортовой матери!
— Тише, тише, господин Печерский. Помните — я не Александров. — Клемм бросил папиросу и брезгливо поморщился. — Невозможно работать с подобными людьми. Вместо того, чтобы явиться ко мне, вы заставляете меня разыскивать вас и ставить за вами наблюдение. Вместо того, чтобы делать что вам прикажут, вы поддерживаете бесполезное знакомство с господином Александровым и совершаете бесполезное преступление.
— Я был уверен, что за мной следят. Только теперь я понял — это были вы.
— В данную минуту вы совершенно запутали положение.
Печерский закрыл глаза и устало сказал:
— Я страшно устал. Я не спал четыре ночи. Дайте мне папиросу.
— Вы запутали положение.
— Это они, а не я. «Самоотверженные», «мужественные». Мерзавец Мамонов врал, как сивый мерин. Очень хорошо, что я вас встретил. Все идет к чорту. Я здесь как затравленный. Дайте папиросу.